Писать трудно. Не скажу, что но свежим следам потери писать трудно - все предвиделось. Пусть даже не знала о последних днях - но когда позвонила из Томска Оля Юрьева, еще до ее осторожных слов могла бы сказать: уже знаю.
Никакая не мистика. Много лет знакомства (слово, мало применимое к Тунгуске), Встреча полтора года назад в Институте астрономии на Воробьевых горах - уже было видно... да и фраза Н.В. тогда: «Ну. горбатого могила исправит, и довольно скоро»....
Писать трудно. - С этим человеком вообще легко не было. Может быть, никому.
Первое о нем впечатление? - спрашивала Нина Алексеева, когда собрались на девять дней в Москве. - Вспомните, вы с Галей Сальниковой знали его дольше всех, кто здесь.
Да, знали. Но и не знали. И впечатления непохожи. Первое - помню. Косогоры, майский сбор, мне шестнадцать. (Попала в КСЭ через одноклассницу - Тоню Васильеву). Впечатление: этот человек одинок даже в своей замечательной компании.
Повторилось и потом. Когда вся толпа звенит песнями и кружками, когда разбредается по кострам после ритуального пения гимна, чтения приказа, «Курумника», когда колобродит до утра... можно найти Н.В. у одного из костров за обстоятельным обсуждением проблемы - не обязательно Тунгусской. Это мог быть разговор об истории - до малоизвестных мелочей, о литературе - классической и современной. И в каждой теме (при всей своей дидактичности, доходящей порой до императива) очень хотел услышать, что думает - что знает? - об этом другой.
Спустя лет десять, когда Н.В. стал подряд член-корром и академиком, не раз доводилось слышать от него фразу: «У меня ощущение, что сел в скорый поезд - нет возможности остановиться».
Возможность бывала, наверное, только там, в тайге, да и то... Помню постоянно напряженный лоб... помню в окошке лабораторной избы на Чеко лицо над микроскопом... Отдыхать он, по сути, не умел. Еще одна его фраза: «Если меня подвесят за ноги - все равно смогу работать».
И помню замечательную ночь: сидели большой компанией на Кобаёвом острове, до утра, пели... Что была бы наша экспедиция без этих коллективных медитаций? - И вереница наших по тропе на Северном торфянике, на рассвете, по пути на Заимку, и высокая фигура в знакомом берете впереди.
Очень любил наши песни. Не только любил - умел ценить. Ставил их на уровень высокой поэзии -и, наверное, был прав.
Холодноват - внешне - до высокомерия, был исключительно эмоционален. Когда-то меня заставили это понять слова Валерия Кувшинникова: «Васильев? Это же поэт, романтик»... Слова, применимые ко многим из нас, но тут- кто бы из многих угадал?
Мне казалось: в людях разбирается не очень. Видит свое, видит то, что хотел бы. Но в последнюю встречу - его четкое определение: две самых исключительных фигуры КСЭ - это Демин и Плеханов.
Память имел феноменальную. Помнил людей персонально - из безразмерного количества примкнувших к Метеориту, с их мельчайшими особенностями (иногда сопоставляя реальную фигуру с литературным персонажем - и довольно неожиданным, не поверхностным было сопоставление). Умел помогать - то и дело устраивал в больницы, на медконсультации кого-то из КСЭ-шников и их родственников, пользуясь при этом не столько своим чином, сколько корпоративными связями юности.
Был при этом всегда чужим среди своих, И вез воз, который столько лет мог везти он один.
Наверное, слушатели его лекций согласятся со мной: то, что Н.В. излагал устно, не сверяясь ни с какой бумагой, можно было не править ни композиционно, ни стилистически.
Наверное, многие оценили силу, пафос и стиль его «Меморандума». О содержании судить не мне, помню одно: во всем симбиозе мнений о ТМ Васильев был лоялен к каждому. Мало кому дано...
Наверное, человека надо ценить по его абсолютной величине. Не по балансу плюса и минуса, а по величине абсолютной. Т.е. тому в нем заложенному, что он сумел воплотить. Что сумел дать миру за то, что от этого мира взял. Может быть, так.
Тогда, на 9 дней в Москве, мне вспомнилось, как однажды на ноябрьском сборе в Томске Н.В. озвучивал «Курумник» с моим, как мне тогда казалось, проходным, легким экспедиционным стихотворением. Он сказал: мне захотелось прочитать это вслух. Эпиграф, казалось мне тогда, я вспомнила из «Тропой Кулика» Вронского. Потом обнаружила: нет, из Н.В., «По следам Тунгусской катастрофы». Но он об этом промолчал. Просто прочитал вслух. Кажется, кроме «Курумника», это нигде не опубликовано.
«Карта врет, - сказал Журавлев, - Тропа идет правильно!»
Из мемуаров
|
А кто предскажет нам наперед, Осипших струн пустой перебор - Опять - болото, опять - обход, Звериный путь перейди в траве - |
И память наверняка соврет - Что взять с собою в житье-бытье, Проклятый лозунг: «куда-нибудь!» -
|