ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ
Я родилась, когда отцу было 42 года, а маме 37 лет. Поэтому молодыми я их не знала и первая половина их жизни прошла «без меня». Я помню отца уже в зрелом возрасте. Но и тогда он был крепким, сильным человеком, при высоком росте (185 см) держался прямо, не сутулился, вероятно, на его выправке сказалась военная подготовка. Здоровье у него было хорошее, но он был близоруким и всю жизнь носил очки. Был подвержен простудам и часто страдал насморком. У него даже в стихотворении «Четвертая весна» есть такое выражение: «...и «фильтры» на носу». Это он имел в виду свой насморк.
Отец любил охоту. В молодости играл в теннис. У нас еще перед войной хранилась его ракетка. Оказалось, что он умел ездить на велосипеде. Мама рассказывала, что однажды в Ломоносовский институт кто-то приехал на велосипеде. Шедшие на работу сотрудники столпились вокруг него. Ведь в Москве тогда было мало велосипедов и по улицам на них практически не ездили. Хозяин велосипеда предложил желающим проехать по институтскому двору, благо он был асфальтирован. Но все только мялись, никто не решался. Тогда отец уверенно сел на велосипед и к восторгу зрителей совершил круг по двору.
Полученная в молодости закалка позволила отцу выдержать труднейшие условия тунгусских экспедиций. Но там он потерял много здоровья. В 30-е годы отец несколько раз ездил на курорты (Мацеста, Сочи, Хоста) лечить радикулит, заработанный в экспедициях. В это время он выглядел очень похудевшим, ведь это были еще и голодные годы. В курортных книжках ему писали «астения». Нервы тоже были издерганы, отсюда некоторая вспыльчивость.
Воспитанный в культурной семье конца 19 века, отец был человеком долга, общительным, доброжелательным, любознательным; был неплохим организатором и прекрасным рассказчиком. Он писал стихи, любил природу во всех ее проявлениях. Неплохо знал растения, птиц, животных, ловко управлялся с лошадьми, любил собак. Природа присутствует почти во всех его стихотворениях, то лаская взор и слух, то выступая в роли мифических существ.
В 30-е годы, когда я помню отца лично, не по рассказам, он много читал лекций о метеоритах на заводах, в клубах, в армейских частях, участвовал во всех праздничных демонстрациях и даже находил время и силы заниматься с детворой.
Эти воспоминания касаются в основном семейной жизни и относятся к 30-м годам. Ведь в последний раз я видела отца 2 августа 1941 года, когда он уезжал на фронт. Мне тогда было 16 лет. Но все эпизоды, связанные с отцом, остались в моей памяти яркими картинками.
Памятная встреча
Мое первое «живое» воспоминание об отце относится к 1928 г., когда мне было три года. Тогда мы жили в Ленинграде. Прохладный осенний день. Мы с Няней гуляем в парке недалеко от дома. Небольшая садовая площадка, обнесенная кустарником, в середине - песочница, по краям - скамейки. Я играю в песок, Няня сидит на скамейке. Народа в парке мало. По дорожкам идут редкие прохожие. Иногда кто-нибудь из взрослых сядет на скамейку, посидит, уйдет. Детей других нет. Занятая игрой, я вдруг почувствовала, что на меня кто-то пристально смотрит. Это меня забеспокоило. Оглянулась и увидела на скамейке одетого в черный полушубок, заросшего бородой мужчину, который читал газету. Я снова занялась игрой, но мужчина продолжал из-за газеты поглядывать на меня. Тут уж мне стало не до игры. Подбежав к Няне, я спросила, почему он смотрит на меня. Она ответила, что я должна его знать, и велела подойти к нему. Я очень стеснялась, сердце замирало от страха, но в то же время меня тянуло к этому человеку. Наконец, поощряемая Няней, я осторожно подошла к нему поближе, чтобы рассмотреть. Тут он отбросил газету, вскочил и, схватив в охапку, стал обнимать и целовать меня. Вероятно, это был день, когда отец вернулся из экспедиции на Тунгуску. За долгое его отсутствие я успела от него отвыкнуть, а тут еще незнакомая борода и экспедиционная одежда, вот и не узнала сразу.
Гость с Тунгуски
Тунгусские экспедиции сделали отца очень популярным, а в Эвенкии он пользовался большим авторитетом. В 1929 или 1930 г. в Ленинград приехал эвенк (имя не помню), у которого не было ног до колен. Он утверждал, что потерял ноги во время Тунгусской катастрофы, а теперь приехал хлопотать о помощи или о пенсии (как теперь сказали бы, о компенсации за ущерб здоровью). Он остановился у нас и рассчитывал, очевидно, на помощь отца. Жил он у нас, наверное, месяца два, завтракал, обедал с нами. Сначала ходил по своим делам, потом, видимо, энтузиазм его упал, или ему отказали, или велели «подождать», и он много времени проводил дома. Родители на работе, дома только я с Няней. Я его немного боялась. Он ходил без костылей, на ногах у него были кожаные протезы, ходил он на коленках. Поэтому ростом был чуть выше меня и такой черный, смуглый. Целый день в чужом доме скучно одному, поговорить не с кем. Вот он ко мне и обращался со всякими вопросами и разговорами. Мне это не нравилось. В конце концов, я пожаловалась маме. Мама, наверное, тоже от него устала. Тогда она спросила отца, когда уедет наш гость. Отец говорит: - «Как я ему скажу, не могу же я его выгнать, где ему еще остановиться».
Доктор в национальной рубашке
В пять лет я заболела скарлатиной. Вызвали известного детского врача. Отец хлопочет, встречает его ведет ко мне. Я, естественно, боюсь доктора. Вероятно, предполагая инфекцию, врач попросил надеть что-нибудь вместо халата. Отец дал ему свою длинную до колен темно-красную рубашку, расшитую по-эвенкийски цветными полосами по подолу, рукавам, вороту. Доктор, одетый в большую для него рубашку поверх строгого костюма, выглядел, вероятно, достаточно комично, и они оба с отцом смеялись за дверью по этому поводу. Рубашку эту я хорошо знала и врач в ней показался не таким уж страшным, а оживленный голос отца успокаивал. Хотя в результате меня отправили в больницу, куда родителей не пускали (инфекционное отделение), и они приходили только смотреть на меня через окно (палата была на первом этаже).
Качели
Отец был активным, деятельным человеком. Он не оставался в стороне даже от незначительных дел. Детский сад, в который я ходила, выехал на дачу. В один из родительских дней кто-то привез качели. Их надо было повесить на имеющиеся столбы. Но рабочих в выходной день не было. Стали вешать своими силами. Инструмент нужный отсутствовал, а там что-то не ладилось. У отца оказался перочинный нож, довольно крупный. Он влез на подставку и стал орудовать ножом. Вдруг нож у него в руке сложился и сильно поранил руку. Он спрыгнул с подставки, зажав порез между пальцами, а кровь хлещет вовсю. Увидев случившееся, я ужасно испугалась за отца и заревела. Мама стала меня уговаривать, а я не могу остановиться. Женщины (родительницы) - кто возится с отцом, забинтовывает ему руку, кто меня утешает, обещает первой покачать на качелях. Наконец, подошел отец, показывает забинтованную руку, говорит, что ему уже не больно. Женщины зовут меня на качели, но отец считает, что я еще успею покачаться, пусть сначала качаются другие дети. Женщины все-таки сажают меня на качели и отец здоровой рукой раскачивает их. Но мне все не в радость, не могу еще перестроиться на веселый лад и слезаю с качелей, которые с удовольствием занимают другие дети.
Вероятно ранняя осень. Тихо. Тепло. Мне лет семь. Мы с отцом идем по набережной Невы. Только что перешли Биржевой мост и направляемся к Минералогическому музею. Где-то в этом квартале и мой детский сад. Отец держит меня за руку. Идем не спеша. Он смотрит куда-то далеко вперед и улыбается. Я его спрашиваю: — «Ты почему улыбаешься?» Отвечает: — «Радуюсь, что у меня такая большая дочь!»
Письмо от бабушки
Мама получила письмо от бабушки, своей мамы Веры Владимировны. Та жаловалась, что ей плохо живется, что болеет. Отец предложил маме пригласить ее к нам, пусть поживет у нас, хотя в это время у нас жила папина тетка Анна Семеновна. Я очень радуюсь этому — у меня будет настоящая бабушка. Но бабушка вскоре умерла (мы еще жили в Ленинграде). Когда пришла телеграмма, отец предложил маме поехать на похороны, но она не поехала: не было денег на такую дальнюю поездку, ведь кроме дороги надо еще и привезти что-то родным.
Упаковка метеоритов
1934 год. Академию наук СССР переводят в Москву. Летом Метеоритный отдел готовится к переезду. Все упаковывают. Под метеориты сделаны большие крепкие ящики из толстых досок с ручками. Помощников у отца практически нет, он все делает сам. Он берет меня с собой на работу и я помогаю ему в сборах. В основном он доверяет мне деятельность в рамках «принеси то...- отнеси это». Наконец, мне выпало «настоящее» дело: я подписываю ящики. По заготовленным трафаретам черной краской малюю надписи «ЛИГЕМ», «МО» и № ящика. Очень горжусь этой деятельностью. Ящики не только в комнате, но и в коридоре, и на антресолях музея. Сотрудники, проходя мимо, подсмеиваются над отцом, что у него такой помощник.
Лекция
В Москве. Отец много читает лекций. На уличных стендах висят афиши, оповещающие о его лекциях. На одну из таких лекций в каком-то клубе он взял маму и меня, чтобы помогли показывать диапозитивы. Лекция проходила вечером. Я очень рвалась помогать ему. Вставлять диапозитивы в рамку и двигать ее в фонаре я умела, делала это неоднократно дома. И тут я упросила отца, что диапозитивы на лекции буду показывать я. Содержание лекции для меня, десятилетней, было трудновато, я быстро устала и начала клевать носом. Когда нужно было сменить картинку, я прозевала, и пришлось маме меня сместить и все взять в свои руки.
К В. И. Вернадскому
Однажды в Москве отец взял меня с собой к академику В. И. Вернадскому. Ему нужно было что-то передать или сообщить. Я помню белый особнячок; мы вошли, позвонили, двери открыла пожилая женщина - домработница. Затем из комнат в прихожую вышел мужчина небольшого роста, как мне показалось рядом с моим высоким отцом, с седой бородой и ясными голубыми глазами, которые запомнились мне надолго. Они переговорили с отцом тут же в прихожей и мы ушли.
Золотая осень
Отец по делам едет в Фили. Берет меня с собой. Дела сделаны. Мы возвращаемся мимо парка. На дворе золотая осень. В парке аллея засыпана кленовыми листьями. У меня захватывает дух от такой красоты. Я прошу пройти по этой аллее хоть немного. Отец, видно, тоже тронут красотой осеннего леса, и мы идем по шуршащим листьям, а вокруг нас красно-желтые величественные клены - необыкновенная красота, от которой нет сил оторваться. Но времени на прогулки у отца нет, мы покидаем парк и направляемся к остановке.
Поездка в Наро-Фоминск
В конце мая - начале июня 1935 г. отец ездил в Наро-Фоминск по поводу очередного болида. В эту поездку отец взял меня. Стояла теплая погода и цвели все травы. Пока шли от станции до деревни, я все скакала с ноги на ногу и бегала смотреть цветочки. Было радостно и привольно после школы и города. Отец останавливал меня, боялся, что устану и не дойду до места. Остановились мы в доме учительницы. На следующий день отец пошел в другую деревню собирать сведения о болиде, а меня с собой не взял. Он там ночевал и вернулся лишь через день. Какие это были деревни, я не знаю.
На демонстрации
1936 г. Первомайская демонстрация. Отец несет знамя, большое, бархатное. Его никто не хочет нести — тяжелое. У Каменного моста длительная остановка. Люди собираются в кружки, поют песни, танцуют. Отец отходит к одной из таких групп, а знамя дает мне подержать. Через некоторое время колонна трогается, а отца нет. Я пытаюсь нести знамя, но оно у меня опрокидывается, кто-то подхватывает его и помогает мне. В это время отец догоняет колонну и легко берет знамя в свои руки.
Во дворе дома
В доме, где мы жили на 1-й Мещанской, 130, отец организовал общественность для работы с детьми. Озорников во дворе было много. Начал он с того, что однажды в выходной день вышел во двор и повесил волейбольную сетку. Он молча прилаживал ее. Но ребята заинтересовались. — «А что это будет?» - спрашивают. - «Вот хочу в волейбол играть». - «А кто будет играть?» - «Если хочешь, становись, и будешь играть». Так и пошло. Каждый выходной - игра волейбол. Это для старших. А для маленьких были «туманные картинки». В нашей квартире в кабинет отца сдвигали мебель, на стену вешали простыню, и помощью аллоскопа отец показывал различные диафильмы. Ребята сидели прямо на полу. Удобств было мало, но все дети очень любили эти сеансы. Встретив во дворе отца, они всегда спрашивали: — «Дядя Леня а когда будут туманные картинки?» Позже в подвал дома организовали «Красный уголок» и диафильмы отец стал показывать там.
Иногда организовывали походы в кино. Ближайший кинотеатр «Перекоп» находился в Безбожном переулке. Предварительно покупали билеты. Нас выстраивали парами и в сопровождении нескольких родителей мы пешком шли четыре квартала до кинотеатра. Возглавлял процессию отец. Каждый из ребят всегда стремился устроиться поближе к дяде Лене. И тут всей хотелось идти в первых парах рядом с ним. Меня же он всегда переставлял назад, говоря, что я его вижу дома, тут пусть другие дети идут рядом с ним.
В семье
Отец был не только главой, но и душой семьи. Когда он уезжал в частые командировки и длительные экспедиции, дома все скучали без него. В те короткие периоды, когда отец бывал дома и не был занят научной или общественной работой, он старался помочь в домашних делах. Иногда в выходной день готовил обед. Сходит на рынок, купит мясо, овощи. Борщ, свое любимое блюдо, он готовил как-то по-особенному, по-украински. Сетовал, что дома его готовят не так. И еще варил «взвар» - компот из сухофруктов, в которым «обязательно надо класть сухие груши». В своем кабинете он убирал сам.
Цветы
В доме у нас всегда было много комнатных растений. В Ленинграде был дикий виноград. Он рос в двух больших горшках, которые стояли на полу. Оба растения обвились вокруг друг друга и образовали арку, под которой в те годы я свободно проходила. В Москве росли пальмы финиковая и хомеропс с перистыми листьями, мушмула и лимон, выращенный из косточек. Еще был «японец» - удивительное растение, которое зимой погибало, а весной из клубня, похожего на свеклу, вырастала длинная стрелка, на вершине которой раскрывался зеленый ажурный зонтик. Были кактусы, лилия, фуксия и другие растения. Однажды, возвращаясь из санатория с Черноморского побережья, отец прислал телеграмму, чтобы его обязательно встретили с одеялом. Когда мы с мамой приехали на вокзал, то оказалось, что он привез лимонное деревцо высотой около метра и все в цвету! А в Москве еще мороз. Отец очень волновался, что цветы осыпятся и так в поезде уже часть опала. Завернули лимон в байковое одеяло и на такси скорее домой. Цветов много погибло, но все-таки часть сохранилась, образовалось несколько завязей, из которых одна превратилась в лимон. Он был небольшой, чуть больше куриного яйца. Отец ему необыкновенно радовался и с гордостью всем демонстрировал. Не увеличиваясь больше в размерах, плод пожелтел. Потом его сняли с дерева, а, может быть, он сам упал. И он долго хранился на столе у отца, весь высох, стал каменным и внутри гремели косточки. Поливал все цветы отец всегда сам.
Любовь к растениям у отца была всегда. Ведь недаром он поступал в Лесной институт. И он мечтал о саде. В 1936 г. он даже подал заявление в дачный кооператив. Но из этого ничего не вышло. Мечта же эта у него осталась. И уже во время войны, на фронте он говорил товарищу по ополчению (С. Д. Кованову), что после войны он обязательно разведет сад.
Искусственная елка
Новый 1937 год встречали необыкновенно. Во-первых, должны были придти гости, в том числе профессор П. Л. Драверт. Во-вторых, в этот год разрешено было устраивать елки. И отец сказал, что елка у нас будет. Меня обещали разбудить к встрече Нового года. Когда через несколько часов я вошла в маленькую комнату, меня встретило чудо! По середине комнаты стоял накрытый стол, а на дальнем его конце возвышалась настоящая елка! На ее ветвях, покрытых пушистым снегом, висели конфеты и мандарины. Отец сделал ее из тонких лучинок, привязанных к палке и укрытых ватой. Она была очень изящна и вызывала восторг не только у меня, но и у взрослых гостей. После праздника эта «искусственная» елка еще долго стояла, и смотреть ее приходили даже соседи по дому и очень хвалили произведение отца.
Увлечение фотографией
Занимался отец и фотографией. Он снимал в армии во время 1-й Мировой войны. Сохранились фотоснимки и негативы похорон расстрелянного полка, который отказался сражаться с немцами. Вячеслав восстановил эти фотографии и даже делал в Волгограде выставку работ деда. Снимал отец и в экспедициях. А дома фотографировал, когда в выходные дни ездили в зоопарк, в Останкино или за город. Проявлять пленки он отдавал в лабораторию, а печатали они вместе с мамой дома контактным способом. Из этих мелких пробных отпечатков был сделан альбом «Наши вылазки».
На охоте
Когда жили в Ленинграде, отец ходил на охоту с братом Нестором. Под Москвой охота плохая. Один раз он съездил, но ему не понравилось: зверя мало, а охотников слишком много. Эту охоту вспомнил в 1948 г. Д. И. Бибиков, в то время аспирант лаборатории медицинской зоологии, где я работала. Приехавшие на охоту собрались в охотничьем доме. Поздно вечером вдруг появляется еще один охотник - высокий мужчина с ружьем и рюкзаком. Он поздоровался, но в общий разговор не вступил, а молча стал укладываться спать на лавку. Утром все пошли в лес, заняли свои места и стали ждать зверя. Что было дальше, отец рассказывал так: вдруг на поляну выскочил заяц и по этому зайчишке из всех кустов открыли такой огонь, что он, наверное, просто умер от разрыва сердца, а не от меткого выстрела С этой охоты отец вернулся раньше намеченного времени и больше на охоту не ездил.
Воспоминания о молодости
Воспоминания о местах, где отец провел юность и молодость, жили в его душе. Как-то отец подарил маме пластмассового петушка в виде брошки, и сказал, что этот петух напомнил ему другого петуха, живого и очень драчливого, с которым мама в молодости так бесстрашно сражалась и даже дразнила его. У нас была такая фотография: мама с прутиком в руке стоит на фоне сарая, а рядом петух в боевой позе. И отец мечтательно добавил: — «А хорошо бы побывать в Рождественке!»
Урал оставил в душе отца много теплых воспоминаний, несмотря на беды, пережитые там. Одно из них связано с работой в Радиевой экспедиции. Об этом свидетельствует стихотворение написанное, вероятно, в 1918 году, когда он снова попал в эти места.
Горные склоны лесами покрытые,
Солнцем июльским горячим залитые,
Помните ль вы?
Помните ль струи ручьев серебристые,
Глади озер, острова каменистые,
Леса цветы?
Руды и камни в копях самоцветные,
Наших экскурсий все дни эти светлые,
Радости дни,
Помните ль вы?Еще раз о Тунгусском метеорите
Хочется еще раз вернуться к главному делу отца - Тунгусскому метеориту. Мне думается, что и в лагере для военнопленных, он строил планы его поисков, еще раз осмысливая все сделанное для этого, как делал когда-то сидя вечерами у костра, или в избе, освещаемой только слабым огоньком свечи, да печурки в углу, во время своей зимовки в далекой тунгусской тайге.
ЧЕТВЕРТАЯ ВЕСНА
Весна замешкалась: апрель уж на исходе;
Но не гремит ручей; и снега - метр в лесу;
И лыжница едва-едва видна в болоте;
И ярко солнышко; и «фильтры» на носу.
Увязли по пояс в снегу на косогоре
Избушки жалкие: мертва вокруг тайга,
И нет от них тропы, и нет от них дороги:
Все замели вокруг сыпучие снега!
На торфяном бугре, среди сугробов снега
Стоит как часовой, как верный страж труда,
Сарай наш буровой - над скважиною веха,
На тернистом пути, проложенном сюда.
Весна замешкалась: пушистой пеленою
Покрыты все еще и горы и леса!
Кусается мороз!
Лишь чудной бирюзою
Усталый нежат взор нагие небеса!24 апреля 1930 Метеоритная заимка
Суровые испытания выпали на его долю, но он всегда шел им навстречу. Таким он был. Таким мне и запомнился мой отец Леонид Алексеевич Кулик - ученый и солдат, беззаветно преданный Родине и науке, упорный в достижении цели и трогательно нежный с теми, кого любил.