Прочитанное Иннокентием Михайловичем через сорок с лишним лет после вручения адресату давнее письмо дало мне почувствовать то, что трудно сразу осознать: равенство двух разных людей, соединенных прошлым. Кто расскажет теперь, что вспоминалось Лючеткану, когда Кулик читал ему эти строки. Может быть, Илья Потапович и попросил бы написать ответ, если бы не приписка Суслова — будет просьба какая, пиши. А может быть, ему никогда не приходилось слышать, что нужно отвечать на письма?
— Вы познакомились с ним на Чуне?
Нет, у берега Дилюшме, при впадении ее в горную Хушму. Я покажу вам еще несколько строк о Мачакугыре, если захотите вдруг поискать его сына. Теперь вы догадываетесь, что Мачакугыр — это имя рода Лючеткана. Где-то в той же папке и эти строки. Самое время извлечь их на свет божий, ведь на календаре уже июнь, вот-вот исполнится дата, как-никак круглая — шестьдесят лет со дня Великой кручины, со дня падения метеорита. Кручина была
действительно страшной, а загадка продолжает еще оставаться неразгаданной. Сколько лет искали вещественные доказательства падения метеорита, а их может и не быть — вещество при падении тела превратилось в энергию. Но я не специалист в метеоритике, согласен лишь с мнением молодых ученых, что разгадка великой тайны — тунгусской кручины — не в поисках остатков метеорита, а в высшей математике и астрофизике.
Суслов достает папку и говорит, что завязки в ней ненадежные, нет-нет да выползает отсюда его прошлое, которое он, казалось, крепко-накрепко завязал.
— Кстати,— спохватывается он,— любопытная деталь в жизни Лючеткана. Когда я расспрашивал его, где он выучил русский язык, он мне ответил, почти непереводимо: «Пячислава ташшил». Выбраться к какой-то истине из двух этих загадочных слов было невозможно. Эта короткая фраза обрастала уже рассказом по-эвенкийски о том же Люче Пячиславе, с которым он долго шел от устья Илимпеи к Анаваре и здесь с ним простился.
Привыкая к речи Лючеткана, Иннокентий Михайлович постепенно узнавал некоторые подробности его биографии. Он нередко возвращался к долгому переходу по тайге с экспедицией, которая не сумела завершить своей работы на Нижней Тунгуске, побросала шитики, вмерзшие в лед, и чуть ли не погибла. Спасли русских тунгусы.
Суслова эта история очень заинтересовала. Он не знал ни о каких работах по Нижней Тунгуске, тем более, что экспедиция, с которой шел Лючеткан, начала свой путь от самых истоков реки и должна была выйти к ее устью, если бы не ранние заморозки — так рассказывал Илья Потапович. Все это было вскоре после Большой Кручины, говорил он Суслову. Как скоро? Наперекор скудным сведениям Лючеткана о календаре Иннокентий Михайлович подсчитал, что его друг имеет в виду какое-то событие на Нижней Тунгуске в 1911 году.
Дважды в своей жизни он шел вслед за известным исследователем Сибири Александром Чекановским — по Оленеку и Нижней Тунгуске его маршрутом. Оба раза никого между нами не было. Он это знал твердо. И вдруг большая, неведомая ему экспедиция отваживается идти безлюдной порожистой рекой. Рассказ Лючеткана, как необъяснимая загадка, не оставляла Суслова в покое: кто эти люди? И только через много лет, прочитав «Угрюм-реку» и узнав какие-то страницы биографии автора романа, бывшего томского техника путей сообщения, отголоски экспедиции, чуть ли не стоившей ему жизни, раскрылись для Суслова уже без загадок в бессвязных словах Лючеткана: «Пячислава ташшил». Что означало: Вячеслава вел. Проводником был — ташшил.
Вот какого знаменитого каюра рекомендовал Кулику Суслов.
Стоило услышать эту историю о Лючеткане, и вспомнились записи Я. М. Свердлова с той же экспедиции техника Вячеслава Шишкова. Я прочитал их в туруханском Домике-музее, года за два до встречи с Сусловым. Откуда же добрели сюда, в село Монастырское к ссыльному Свердлову вести о томиче, отважившимся в шитике отправиться от истока Нижней Тунгуски до ее устья — почти три тысячи верст?
«Сколько-нибудь подробно в географическом отношении исследован лишь район самого Енисея,— записал в годы своей ссылки Свердлов.— Многочисленные же притоки его, создающие превосходную водную сеть, до сих пор почти не затронуты. Лишь бассейн Нижней Тунгуски более подробно исследован в верхней его части до начала Туруханского края В. Я. Шишковым, совершившим поездку по поручению управления Томского округа путей сообщения».
— Как вы думаете,— спросил я Суслова,— где мог услышать о Шишкове Свердлов?
— Не услышать, а прочитать,— уверенно сказал Иннокентий Михайлович.— Свердлов, будучи в ссылке в моем родном городе, не мог не читать газету «Сибирская жизнь». Известно, что он даже сотрудничал в ней. Если вы полистаете внимательно эту газету,— давал мне советы Суслов,— то найдете в ней отчеты об экспедиции Шишкова 1911 года. Пожалуй, больше нигде и не сыскать. Листайте номера последних месяцев года, когда экспедиция уже благополучно добралась до Кежмы.
Связанный бесконечными нитями с Тунгуской, Суслов не перестает быть гидом по ней, безошибочно называет имена ее исследователей, почти всегда точные даты. Так случилось и на сей раз. Где-то совсем недалеко от реклам табака «Дюшес», мебели из седого дуба и сваленных в одну кучу голенищ, мочальных кулей, тюменских сундуков, соленого муксуна газетные страницы «Сибирской жизни» подробно возвращали ее сегодняшнему читателю событие зимы 1911 года, едва не закончившееся катастрофой.
«Экспедиция на Нижне-Тунгуску и результаты ее работы
В связи с усиленной колонизацией Сибири последних лет и ростом земледельческой культуры уже давно поднят вопрос о необходимости создания дешевых вывозных путей для избытков сибирского хлеба и прочих сельскохозяйственных продуктов, так как ж. д. путь в условиях существующих тарифов не может обеспечить выгодную перевозку их на дальнее расстояние. На этой почве создался ряд проектов сибирских вывозных морских путей. Из этих проектов самым новым по времени и смелым по замыслу является проект создания сплошной водной магистрали с выходом в Охотское море, разрабатываемый ныне Томским управлением водного округа. Сущность этого проекта в общих чертах сводится к следующему. До настоящего времени не было обращено внимания на самый значительный из притоков Енисея — Нижнюю Тунгуску, имеющую протяжение свыше 3000 верст и впадающую в Енисей близ г. Туруханска. Н. Тунгуска в верхнем своем течении протекает от реки Лены на расстоянии 25—30 верст. Этим обстоятельством заинтересовался местный водный округ и с разрешения центрального ведомства командировал в начале минувшего лета небольшую экспедицию для рекогносцированного исследования как водораздела между рекой Леной и Нижней Тунгуски, так и самой последней реки с целью выяснения ее судоходных свойств и выяснения возможности соединения искусственным путем этих рек между собой. Судоходство по Н. Тунгуске и соединение ее с Леной приобрело бы громадное государственное значение, так как с переустройством Обь-Енисейского соединительного пути открылся бы один непрерывный путь в 9000 верст от г. Тюмени до реки Лены и даже по этой реке и притоку Алдану—Мае, по которым уже существует движение паровых судов, вплоть до пристани Нелькана на Мае, откуда расстояние через волок до порта Аяна на Охотском море считается около 210 верст.
Рекогносцировочные партии, командированные местным округом путей сообщения под руководством техника В. Я. Шишкова, в конце мая приступили к исследованию Н. Тунгуски, начиная с ее верховьев. Миновав в середине августа последний населенный пункт село Ербогачен, экспедиция вступила в пределы почти необитаемой местности (Якутская область, в которой протекает р. Н. Тунгуска). В начале сентября температура воздуха и воды резко изменилась: выпал первый снег. 8 сентября, когда партия была возле устья р. Илимпеи, пройдя с работами более тысячи верст, на р. Н. Тунгуска появилось сало и забереги.
Возник вопрос: что делать дальше. Плыть вперед к Туруханску, до которого оставалось свыше 1500 верст, это значит обречь себя ввиду скорого ледостава на гибель.
Ехать назад к Ербогачену — надо ждать установки нартового по реке пути, так как река изобилует не замерзающими долго быстринами. Дорога же в этом направлении берегом невозможна за отсутствием необходимого для кормежки оленей мха. Ожидать установки зимнего пути партия по разным причинам не решалась. Оставался один известный лишь кочующим тунгусам путь на юг через тайгу без дорог на Среднюю Тунгуску.
Дождавшись тунгусов и с трудом уговорив их быть проводниками, партия в конце сентября при 15-градусном морозе, когда Н. Тунгуска возле устья р. Илимпеи была скована льдом, двинулась большим караваном, состоящим из 50—60 вьючных оленей, тайгой на юг. Ежедневные переходы были по 15—20 верст. Путь до Средней Тунгуски протяжением до 500—600 верст продолжался 35 дней. В середине октября глубина снега в тайге достигала 12 вершков. Были три морозные ночи — до 25 гр. по Реомюру. Ночевать приходилось в тайге в брезентовых чумах прямо на земле, очищенной от снега. В начале ноября партия вышла на Среднюю Тунгуску в русское торговое селение Анавар, откуда лошадьми- через село Кежму на ст. Тайшет Сиб. ж. д.
Отношение тунгусов к партии в большинстве случаев было весьма участливое, реже — равнодушно-покорное и лишь в единственном случае враждебное. Но такого рода отношение к путешественникам исходило от типа инородца, в достаточной степени развращенного местными торговцами.
Является еще вопрос, почему партия запоздала с общим ходом исследований настолько, что не в состоянии добраться до реки Енисея, как полагалось по предварительному плану работ? К этому, оказывается, было несколько причин:
1) полное отсутствие как в литературе, так и среди местных жителей сколько-нибудь достоверных сведений о характере реки Н. Тунгуски,
2) необычно низкое в этом году стояние горизонта воды и
3) свирепствовавшие осенью встречные низовые ветры.
Два последних обстоятельства особенно сильно тормозили работу.
Несмотря на то, что партия не вполне выполнила работу, тем не менее... можно судить о пригодности р. Н. Тунгуски для судоходства при условии создания искусственных сооружений».
Нельзя было не привести полностью эту хронику похода Вячеслава Шишкова в преддверии встречи с неизвестным о нем, так неожиданно продолжившим в 1968 году полузабытую заметку из старой сибирской газеты.
Старинный деревянный дом в Красноярске на берегу Енисея с вывеской у входа: «Бассейновое управление пути», казалось, меньше всего предвещал свидание со знаменитым писателем. Судите сами — Вячеслав Шишков и эта вывеска.
— Нам нужно спуститься вниз,— предложил мой провожатый.
Слова Юрия Павловича Зоммера, начальника управления пути, тонут в пароходных гудках — рядом Красноярский речной вокзал.
Узкие комнаты, высокие до потолка широкие полки. Хранилище лоций Енисея, его притоков.
— Где-то здесь,— пообещал Зоммер, пристраивая стремянку.
Мы начали разгружать верхние стеллажи от тяжелых холщовых папок, развязывали тесемки, извлекали содержимое и складывали просмотренное на пол. Все здесь говорило о ветхости бумаг и отсутствии архивариуса — на многих папках не было надписей, на других еле различимые. Простор огромного бассейна замкнуло тесное подвальное помещение. Устаревшая картотека давно уже вела не к тем полкам, единственным компасом в поиске было терпение.
— Недалеко теперь,— подбадривал меня начальник управления.— Когда я впервые увидел Тунгуску Шишкова, меня поразили ее краски,—продолжал Зоммер.—Десять цветов туши. Живая река в миниатюре, сотворенная человеком. Я знаю работы великолепных мастеров черчения — истинных художников, но не представляю себе, кто среди них сумел бы каждой капле реки дать такую жизнь, как дал ей Шишков тушью.
Сколько лет пролежали в этом доме на берегу Енисея работы Вячеслава Шишкова и никто, кроме двух-трех старых судоводителей, не знал о них.
— Есть здесь еще один труд путейца Шишкова, более ранний, чем его тунгусские карты,— рассказывал Зоммер.— Вячеслав Яковлевич помог нам в составлении лоций
на очень опасном участке плавания — недалеко от Красноярска. Сейчас мы постараемся извлечь на свет божий его атамановские камни. Ходил он вокруг них еще в 1900 году.
Заглядывая в каждую папку, мы добрались до нижних полок. Внешне все переплеты одинаковы и обещанное «где-то здесь», оказалось на стеллажах соседней комнаты. Встреча с Шишковым состоялась, как только мелькнул перед нами выгоревший добела коленкор заветной папки, сразу узнанной Зоммером.
— Сейчас мы полистаем эти карты, помнится, что на каждом листе есть собственноручная подпись Шишкова и титул — начальник изыскательной партии и техник Министерства путей сообщения.
— И давно у вас «течет» Тунгуска Шишкова?
— Мы получили эти карты в первые годы революции. Много лет назад к ним однажды обращались судоводители, но уже четверть века, никем не тревожимые, они так и лежат на полках.
Я вспомнил мою недавнюю встречу с Клавдией Михайловной Шишковой — вдовой писателя, ее слова о том, что Вячеслав Яковлевич считал навсегда исчезнувшими труды его каторжного пути — так он называл свое путешествие в 1911 году по безлюдной Тунгуске в хрупком шитике. Я записал слова из его дневника:
«...Вдруг этот ранний, в первых числах сентября мороз и снег... Если обмерзнем здесь, никто не узнает о том — кругом ни души — никто не придет нам на помощь».
Позже я встретил в чумах эвенкийской тайги сыновей и братьев тех охотников, кто вывел Шишкова пятисотверстным путем на оленях и пешком через снег и пургу к югу. Вывел, когда иссякли запасы продуктов, нахлынула со всех сторон стужа, казалось, замкнулся круг.
— Сколько доброго вспоминал об эвенках Вячеслав Яковлевич,— рассказывала мне Клавдия Михайловна.— В годы работы над «Угрюм-рекой» ему часто виделись эти мужественные и отзывчивые люди.
И вот несется на шестидесяти пяти больших листах ватмана, петляет, катит дремотно свои воды, ворчит у перекатов Тунгуска. Вокруг нее в десяти цветах туши цветет тайга, редкие поляны в крапинках зелени, будто непослушны уговорам весны. Дымчатые горы поросли пепельным ягелем, золотистые пески отмелей, тяжелые уступы серых скал, отполированных ветрами и водой. Даже горячий родник помечен доброй рукой исследователя, который нашел ему свой цвет на карте. На каждом листе подпись: «В. Шишков». А во всю длину листа строка типографского набора:
«По исследованиям, произведенным в 1911 году партией при Управлении Томского округа путей сообщения под руководством техника путей сообщения В. Шишкова».
Сколько же души вложено в эту величавую картину, которая и во сне не приснится. Можно стоять перед каждым листом, любуясь его красками, не веря, что рука человека, а не совершенная типографская машина создала эту палитру цветов и оттенков. Если бы все шестьдесят пять листов соединить воедино, мы увидели бы более чем стометровую карту реки. Свой путь Шишков начинал у деревни Подволочной. На 1216-й версте, у устья Илимпеи, техник путей сообщения остановился, не в силах уже ни веслом, ни шестом сдвинуть вмерзший в воды Тунгуски шитик.
Где-то в Ербогачене, куда позже поселит своих героев автор «Угрюм-реки», его оставили люди, шедшие с ним от Подволочной. Они страшились непогоды. Шишков считал, что Ербогачен — последний населенный пункт на его пути в безлюдной тайге.
«Лаврушка»,— читаю на сорок пятом листе ватмана. Рассматриваю фотографию: утес Лаврушка, выселок Лаврушка. Сюда, к этим людям, неожиданно встреченным, на 593-й версте вышел из шитика Шишков и сфотографировал их. Мужчины-эвенки стоят, женщины с детьми на руках сидят кучно, так, наверное, просил их фотограф. Сколько таких снимков еще сделает Шишков, пока, дойдет до Ванавары. Мы вернемся к его фотографиям — тунгусскому альбому. В нем не только грифельно — синие на закате горы, запоздалые косяки перелетных птиц над лесом, умолкшие под снегом перекаты, но и люди. Шишков надпишет каждую фотографию, наклеит на картон, но больше никогда не увидит свой альбом, который вернется в дом писателя, когда его уже не будет.
Лаврушка! Я рассказал через несколько дней об увиденном в управлении пути Енисейского пароходства историографу Эвенкии, первому секретарю окружкома партии Василию Николаевичу Увачану. Неизвестные работы В. Я. Шишкова заинтересовали его не меньше, чем название выселки.
Рис.2. В.Н.Увачан
— В Лаврушке в те годы жила только одна эвенкийская семья — охотников Каплиных,— сказал Василий Николаевич.— Позже Каплины переехали в Аян. Здесь я не раз бывал у них в детские годы. Когда я спускался по реке из Ербогачена, ехал в тайгу на каникулы, всегда останавливался у них. Одного из Каплиных с прозвищем Тощий Карась— Каемнэ по-эвенкийски,— вспоминает Шишков в «Угрюм-реке». Это Николай Ксенофонтович Каплин. Ему сейчас за девяносто. Все его братья и отец были проводниками у многих известных исследователей нашего края. Один из братьев — Иван Ксенофонтович дружил в Ербогачене с ссыльным Громовым. Без прозвища тогда не сыскать было почти ни одного эвенка. К человеку приставали прозвища прочно, нередко на всю жизнь. Стали именовать Ивана Каплина Громовым. И урядник так звал. Теперь все дети Ивана уже по паспорту — Громовы. А если заглянуть глубже — нынешние Каплины носят эту фамилию не так уж давно. Прадеды их были из рода Кондогир. Но вернемся к прозвищу одного из них — Громов. Я не очень уверен, но, как знать, не он ли навеял Шишкову имя героя «Угрюм-реки». Кстати сказать, отец старого Каплина вместе с моим дедом были проводниками у знаменитого исследователя Сибири — нынешней территории Эвенкии—Александра Чекановского.
На следующий день мы добрались с Увачаном до чума Каплина на берегу Нижней Тунгуски.
Каплин закуривает длинную трубку, долго кашляет, не слышит слов Увачана, что табак вреден. А может, и слышит, но не отвечает. Василий Николаевич знает, что Каплин всю жизнь с трубкой. Сегодня они вспомнят Аян. Около сорока лет как Каплины уплыли оттуда на плотах. Да, в Лаврушке он жил тоже немало. Ходил ли проводником? Часто. Долго был с Сусловым. Горы Суслова, слышали? Недалеко отсюда. С Шишковым ходил родной брат Николая Ксенофонтовича — Василий. Вернулся Василий через несколько месяцев, когда вместе с другими эвенками-проводниками доставил Шишкова на Кежму. Жена Василия жива, есть дети, могут рассказать поподробнее. Василий часто вспоминал, как шел с Нижней на Подкаменную Тунгуску с Шишковым. Много дней дома не был, думали пропал Василий.
Старик потихоньку оглядывается, смотрит, окончилось ли то, что не хотел он видеть, от чего ушел сюда, к берегу. И нас увел с собой. Окончилось. Старший сын Каплина, знаменитый каюр и охотник, ведет на длинном постромке оленя, заставляет его пробежать круг, другой, чтобы «кровь не остыла». Только что, накрепко связанного, свалили оленя на землю, он вырывался, но человек был сильнее.
— Уйдем,— сказал мне старик.
Ветврач опустился на корточки и, держа наготове инструмент, дождался нужной ему секунды.
— Однако, быстро,— сказал старик, хваля врача и радуясь, что все уже позади.
Отпуская вожжу, расширяя круг, сын Каплина прогуливал теперь уже бывшего быка, убыстрял его шаг. Мы заговорили о жестокости этой операции.
— Неудачный день вы избрали для обвинения ветеринарии,— сказал ветврач Центральной туринской станции,— сегодня ровно десять лет, как я сделал первую такую операцию.
— И ничего не изменилось с тех пор?
— Что вы! — поняв по-своему вопрос, ответил Николай Борисович:—Тогда здесь все было, как сто лет назад,—пастух перекусывал зубами семенные канатики и отпускал
оленя в стадо.
— И сейчас так делают,— сказал сын Каштана.— Я видел на озере Харпичи.
— У кого? — заинтересовался врач. Каплин назвал фамилию бригадира.
— Я был позже,— сказал ветврач,— застал там кое-что пострашнее. Зрелище на всю жизнь—дикий олень уводил при мне стадо Ивана Бетти. Пятьсот голов в один миг. Ивану Егоровичу после этого уже не нужны были ветеринары и пастухи, которые умели обходиться без нас,— тоже ни к чему. Будто обложила небо туча — столько было диких.
О набегах этих стад знают в Эвенкии все. Но немногим доводилось видеть, как плывет навстречу человеку живой поток бесчисленных спин и голов, слышать упругий гул тысяч и тысяч копыт.
— Как мошкара,— объяснял врач и беспомощно разводил руками, будто только сегодня все это видел.— Не веришь даже, что такое может быть на свете. Сколько было
домашних оленей, где прошел дикий, столько он и увел. Стреляй в них, не побегут. Идут спокойно, мерным шагом. Подошли к колхозному стаду, расступились, будто в кольцо взяли, и шли дальше, не останавливаясь. А человека обойдут, лежи на земле, не затопчут. С Василием Шабураковым из Учами кто знаком?—спросил ветврач.— Тогда он еще работал ветфельдшером на фактории «Камень». Увидел, как пошли дикие, начал из ракетницы палить, думал страшно станет оленям. Получилось наоборот, дикие Шабуракова напугали — стал седым за один час. Парню было тогда двадцать пять лет.
У всех были свои истории про запас, потребность поделиться, каждый знал, что придет и его черед. Сын Николая Ксенофонтовича вспомнил такой же случай в стаде Дмитрия Чапогира, которого знали в Илимпийской тайге, не только как однофамильца знаменитого оленевода Тимофея Федоровича, прозванного академиком. Я не стану пересказывать все подробности этой истории, хотя она и затмила в своем трагизме бессилие Ивана Бетти.
Олени подошли еще до снега с севера, с реки Тембинчи — притока Кочечума. Пока радио Таймыра, служившее оленеводам маяком, посылало сигналы о маршрутах диких стад, вожаки избирали свой, непостижимо далекий от курса, что предположил человек. Дикие угнали три тысячи оленей, как гонит пастух с подпасками покорных телят. Дмитрий Чапогир поднял в мольбе беспомощные руки. Вожак медленно вел своих и чужих, они обходили Чапогира. У диких были длинные ноги, длинные уши, длинные шеи. Вдруг мелькнул перед Чапогиром, вынырнул из коричневой тени непохожий на диких шерстью, рогами, ростом — ездовой олень. Как и все, он оставлял своего хозяина. Чапогир одним прыжком вскочил на него, в надежде догнать тех, что были впереди, обойти, удержать. Но он понял, что бессилен вырваться из живого кольца, как не может бросить на три тысячи голов маут (своеобразное лассо оленеводов). Он выпустил по дикому стаду все патроны, что ему дали на медведя и волка. Он целил только в диких. Когда они прошли, оставив после себя гул в воздухе и след копыт на земле, Чапогир подтащил поближе к коралю все туши — большие и малые. Их было пятьдесят две, на четыре меньше, чем патронов. Головы диких оленей он насадил на колья ограды кораля — огромного выпаса, где только что пересчитали его стадо, сделал тавро на каждом оленьем ухе — метку осеннего учета. У тех же, что пришли с Тембинчи, отметин никогда не бывало, диких никто не считал. Разве только он. Чапогир еще раз обошел край кораля — пятьдесят два. Нет, он не почувствовал облегчения, мертвый враг не мог его утешить. Но все равно пусть он торчит там, наверху, на острых кольях, и пусть все увидят, что Чапогир мерялся с ним силой, и не задают ему вопросов.