Константин Иванов
Тунгусское падение – предел смысла или онтология значения?
События, подобные Тунгусскому падению, вносят разлаженность в привычные схемы интерпретации "природных явлений". Впрочем, само это словосочетание – "природное явление", – лишь косвенным образом соотносится с тем, что произошло в июне 1908-го неподалёку от реки Подкаменная Тунгуска. Но здесь я нахожусь в плену классификаций собственной культуры со своими языковыми нормами, из которых, как показывает опыт, не так просто вырваться. У этого всё ещё не окончательно названного "нечто", позволяющего надёжно обозначить себя, пожалуй, только топонимом, было много имён. Однако попытки инкорпорировать это явление в сопоставления, порождаемые единственной дискурсивной формацией, до сих пор неизбежно оказывались провальными.
Можно усмотреть иронию в том, что вышеназванное событие происходило в идеальных условиях для наблюдения: чистое небо; утренние, не заезженные суетой рабочих будней взгляды многих свидетелей; относительно малозаселённое место падения, минимизировавшее впечатление трагизма и создавшее дистанцию для импульсивных эмоциональных оценок. Тунгусское падение предъявило себя с максимальной очевидностью, и при этом сумело остаться неузнанным.
Возможно ли найти в этой разлаженности позитивные оттенки, или она всегда будет восприниматься как более или менее тотальное фиаско? (Я не знаю, в какой мере мною руководит эта общечеловеческая привычка видеть хоть немного хорошего даже в самом плохом.) Ведь если происходящее ничего не сообщает о себе, то, может быть, оно входит в нашу жизнь для того, чтобы рассказать что-то важное о нас самих? Пожалуй, самыми надёжными с точки зрения культурной ассимиляции (или, если угодно, "одомашнивания") этого явления стали кодировки, присвоенные Тунгусскому событию архаичным мышлением коренных жителей места падения - эвенков (тех, кого имперский дискурс России XIX-го века лицемерно обозначил как "инородцев"). "Учир-плясун" – вихрь, вырвавшийся из запретной космической зоны, - что может быть дальше от сциентистски ориентированного мышления среднего европейца начала XX-го века? Но (и в этом ещё одна особенность Тунгусского... я не знаю, как ещё можно это назвать) парадокс заключается в том, что несоизмеримость происходящего с привычным делает нас более уступчивыми в отношении к конкурирующим способам видения мира. Тунгусское падение стало условием диалога между различными схемами мировосприятия.
В конце концов, чем были лучше первые академические оценки этого явления, упорно трактующие его как "землетрясение"? Или как расценивать такие жесты правоверных крестьян как отправка "депутации" к городскому протоиерею с целью спросить, "не начинается ли светопреставление", и как к нему следует готовиться? Свидетельства малообразованных рабочих, служивших на приисках, тоже составили широкую гамму мало сочетаемых друг с другом откликов, включавших не слишком отчётливые сравнения, как, например: "послышался шум, как от крыльев испуганной птицы"; или "под землей как будто сыпались камни". Более образованные жители оставили сравнения, заставляющие вспомнить некоторых чеховских героев, многословно рассуждавших об "атмосферических явлениях" и "необыкновенных воздушных пертурбациях". Представители властных инстанций, напротив, впали в молчание, не умея найти для передачи информации о случившемся приемлемых форм бюрократической артикуляции. Полисемия, рождённая Тунгусским событием, вывела на поверхность скрытые стратегии контроля реальности посредством языка и, в этом смысле, сделала неотделимым изучение "природного" (то есть естественного, килограмо-метрового) явления от анализа неузнано-признанных социальных норм субъектов воспринимающей культуры.
В своём сообщении я постараюсь дифференцировать материал, поступивший от свидетелей Тунгусского падения, по нескольким критериям: по этническому признаку; по социальному рангу; по степени образованности; по религиозной принадлежности и некоторым другим. Я попытаюсь проанализировать стратегии, применяемые академическими группами для выяснения природы случившегося события. В частности, рассмотрю, каким образом менялась практика массового анкетирования свидетелей и дорабатывалась форма анкетного формуляра. Кроме того, я попытаюсь выявить связь некоторых ad-hoc гипотез, высказываемых по поводу Тунгусского падения, со смещениями в схемах восприятия мира, вызванными прогрессом естественнонаучного знания (открытие способов использования ядерной энергии; подтверждение возможности существования чёрных дыр и т. д.), а также изменениями в конъюнктуре отношений между научными организациями, правительственными инстанциями и массовой культурой, произошедшими в ходе XX-го века.
Я не знаю, приблизит ли нас предлагаемый здесь проект к разгадке тайны Тунгусского падения. Однако, немного перефразируя заявленный выше тезис, хочу ещё раз сказать, что если событие продолжает оставаться неузнанным, то причина этого не только в событии, но и в нашей культурно обусловленной способности к восприятию и размышлению. И если происходящее ничего не сообщает о себе, то это даёт нам шанс узнать что-то важное о нас самих.