У НЕГО БЫЛ УПРУГИЙ ДУХ
Он очень быстро жил. И очень мало. Целеустремленный, полный неуемной энергии, всегда одержимый новыми идеями, он помог мне разобраться во многом, понять причину неудач общего хода исследований ТМ (ТКТ) и выработать собственную точку зрения на Проблему.
В его присутствии невозможно было сказать пошлость, невозможно было не только дурно поступить, но и дурно подумать. Он одним своим присутствием благотворно влиял на нас, поучал, не поучая.
Как-то по дороге в аэропорт, в автобусе, он доверительно рассказал мне о своих дневниках (обычно это общие тетради), которые он вел из года в год, из дня в день, на протяжении последних 30 лет.
Он знал красоту покоя, но ценил движение. И по жизни шел шумно и вольно, не прячась от судьбы. Он не хотел жить тихо: у него был упругий дух.
Его всегда привлекали сложные проблемы: и в иммунологии, и в космологии. Грандиозность и неразрешимость Тунгусской проблемы заставляли его раз за разом возвращаться к мысли о внеземном Разуме. «Вымысел, - возможно, говорил он себе, - ярче реальности, ибо правда бывает много невероятнее самой смелой фантазии».
Однажды мы с Николаем сидели вдвоем на «Тунгусском гурмане» у Куликовских изб, сидели всю ночь. НВ спрашивал себя, что ему дальше делать с проблемой ТМ? Считать ли доказательными собранные Коненкиным свидетельства очевидцев о пролете «огненного тела» с востока на запад? Если считать, то рушатся, по словам НВ, все ранние рабочие программы КСЭ. И будут ли оправданы последующие программы, по термолюминесценции и другие, вчера перспективные? Стоит ли бить в колокола, поднимать на ноги прессу - речь ведь пойдет об управляемом объекте? «Что мне дальше делать?», - спрашивал он меня. Я растерянно пожимал плечами. Смотрел на НВ, видел, что его уверенность в себе сейчас разбита вдребезги. Казалось, он чувствовал себя оторванным от корней (упоминал Плеханова, тяжко вздыхал). Потом сказал, что никогда не представлял, что будет заниматься чем-то другим, а не наукой. И если он не сможет этого делать, то останется лишь до конца жизни тянуть каторжную лямку какой-нибудь скучной, монотонной работы. И тогда, рассуждал НВ, я буду думать о череде безрадостных лет. После этого он долго молчал. Пил «рюмку чая».
«Слово "Тунгуска", - вдруг сказал НВ - для меня стало волшебным магнитом. Нет! - ловушкой, которая манила меня сказочными обещаниями и песнями сирен о несбыточных мечтах, а под конец погубит меня! Знаешь, Юра, на Избах меня всегда охватывает трепет благородных чувств». Я жадно слушал его, зачарованно глядя в ночное звездное небо.