ТУНГУССКИЕ ДНЕВНИКИ
Рассказ об одной экспедиции за загадкой века
Я думал, что был единственным исследователем района падения Тунгусского метеорита, о чем я писал вам, голубчик. Однако я ошибся.
А.Казанцев. "Пылающий остров"
Путешествие на Тунгуску началось для меня снежным декабрьским вечером 1983 года. После лекций на факультете журналистики я зашел в общежитие к своему другу, студенту Ленинградского технологического института Вадиму Капранчику. Вадик приехал учиться в Питер из Ташкента и мечтал стать кандидатом наук (и он стал им в 28 лет). Заварив кофе, Вадик рассказал мне поразительную вещь. Оказывается, его одноклассник по ташкентской школе, студент Томского университета Миша Мирошниченко был на месте падения Тунгусского метеорита! И не только был, но и работал там в научной экспедиции! По подозрительному совпадению, я как раз накануне увидел по телевизору фильм Эрика Деникена "Воспоминание о будущем ", а также попал на "Сталкера", который впервые показали в кинотеатре "Балтика". На моем столе лежали зачитанные до дыр номера журнала "Техника - молодежи" со статьями о Тунгусской катастрофе. И поэтому я с маниакальной настойчивостью стал выпытывать у Вадика все новые и новые ошеломляющие подробности.
Непростительно спокойным тоном Вадик поведал мне, что уже давно и регулярно получает из Томска письма с приглашениями побывать на Тунгуске.. Но все не соберется: дела... Заскрежетав зубами от возмущения, я принялся убеждать Вадика немедленно дать согласие на участие в экспедиции и начать копить деньги на билет. "У меня есть другая идея, — наконец сказал он. — Вместо меня поедешь ты!" Вторичное потрясение, которое я испытал в этот вечер, было сильнее первого. Меня никогда, никогда не возьмут в такую экспедицию! В этом не могло быть сомнений. И к тому же, я никогда не был в тайге! "Спокойно, — заверил Вадик. — Ты журналист. Приспособишься!"
Недолго думая, Вадик написал таинственным метеоритчикам письмо, в котором я представал как гибрид Пятнадцатилетнего капитана и Дерсу Узала. За долгую зиму мы оба об этом письме благополучно забыли. А солнечным апрельским днем я получил телеграмму из Томска. Я прочел: "Ты зачислен штат экспедиции вышли тридцать рублей на билет Миша". Следом пришла вторая телеграмма: "Билет 9 июля рейс 69 время 0820 Московского аэропорт Красноярск-Северный людей найдешь на регистрации". 7 июля я вылетел в Красноярск.
Дальнейшие события описываются в дневнике, который вел мой первый экспедиционный начальник, руководитель программы "Термолюм " Борис Бидюков. 9 июля он записал в нем:
Можно считать, что экспедиция начинается с Красноярска. Здесь все суетное уходит на второй план и остается как бы в туманной дымке. Ощущаешь какое-то тревожное нетерпение. Для меня пребывание в Красноярске всегда немного тягостно, ибо сопровождается длительным недеятельным ожиданием. И билет уже в кармане, до самой Ванавары. И попутчики известны. Тем не менее часами я слоняюсь по опостылевшему аэровокзалу и его окрестностям и жду, жду... На сей раз тягостность ожидания усугубляется тревогой перед досмотром рюкзака - ведь я везу фляжку спирта. А вдруг докопаются?
За час до вылета в Кежму собрались все вместе: кютовцы (то есть члены новосибирского Клуба юных техников. - В.К.) Андрей Черников, Гриша Бакакин, Олег Крылов и Лева Горенштейн, ленинградец Володя Кожемякин, Владимир Воробьев и Ольга Дронова, у которой билет на 22 июля. Традиционная проблема - провезти любыми путями нужного человека. Воробьев проявляет кипучую деятельность. Закулисные махинации и прямой обман дают свои плоды - в самолете на одного человека больше, чем посадочных мест. Самые тонкие из нашей компании - Горенштейн, Крылов и Кожемякин, занимают два кресла на троих. Экипаж и стюардесса смотрят на это вопиющее нарушение установленных порядков сквозь пальцы, и мы летим. Летим в Богучаны, а прилетаем прямо в Кежму. Экипаж это обстоятельство почему-то ничуть не смущает, хотя некоторые пассажиры тихо недоумевают. Но это - приятное недоразумение.
Следующий эксцесс возникает при отправке нас в Ванавару. Летят два Ан-2. Нашей группе отводят один из них. Вначале как будто все нормально складывается. Но потом оказывается, что на борту более 100 кг лишнего веса. Предлагают оставить либо двух человек, либо одного с двумя рюкзаками. Решаем, что остаемся мы с Черниковым. Настраиваемся ночевать в Кежме. И все же местные летчики — люди рисковые и, главное, отзывчивые, позволяют себя уговорить, и мы снова летим все вместе. Летим в сплошной дымке от многочисленных пожаров. То по правому, то по левому борту видны очаги с длинными шлейфами дыма.
В Ванаваре Б.Б. сделал следующую запись:
Ванавара, Ванавара! Как часто мы тобою грезим в межсезонье! Но все-таки я особой любви к Ванаваре не питаю. Не стремлюсь, как, например, Воробьев, побыть в ней подольше. Скорее бы на тропу, как в омут головой!
Чувствую, что и на этот раз для меня она будет не сахар. Рюкзак все же тяжеловат, да и, как оказалось, не совсем удобен. Зря я все-таки не "обкатал" его предварительно, но, как говорится, чем богаты, тем и рады.
Воробьев навялил мне заботу о продуктах. Вот чего уж я не выношу, так это всяческого администрирования. Как нож острый! Мы в полном неведении о том, что есть из продуктов на Центре, потому тащим с собой лишние продукты. Предварительно нашли с Андреем обходной выход на Тропу, через буровую. Идем вшестером: Черников, Бакакин, Крылов, Горенштейн, Кожемякин и я. Борис Бидюков
Мой дневник. 10 июля. Тропа Кулика.
Мы вышли на тропу Кулика группой в шесть человек. К вечеру сделали четыре ходки. Первая ночевка была у эвенкийских чумов. Мы долго искали воду и нашли ее внизу на болоте: кем-то вырыта яма, колодец во мху, отмечен белыми тряпками.
Шли по торфяникам, мимо вертолетной площадки и мостика. Идти тяжело, натерли ноги. На болотах поспевает морошка и клюква, есть жимолость.
Ночевал я в палатке руководителя нашей группы Бориса Бидюкова, инженера Новосибирского геологического КБ. До середины ночи, несмотря на усталость, мы говорили о метеоритной экспедиции, Андрее Тарковском и о том, как устроена наша Вселенная.
К завтрашнему вечеру рассчитываем выйти к Чамбе.
В письмах после экспедиции 1984 года мы продолжили разговор, начатый в палатке на тропе Кулика. Говоря словами Б.Б. —
Мы с тобой много говорили о том, как Тунгуска сближает характеры, скалывает скорлупу с человеческой личности, какой прилив жизненных сил порождает одно лишь прикосновение к этому феномену. И этот праздник ожидания праздника. И горечь несбывшихся чаяний. И обретение истинного понимания и истинной ценности через познание себя и лишь своего пути. Почему нас так тянет сюда и почему именно нас. И как мы становимся другими и перестаем жить по-прежнему. И почему не становимся и не перестаем...
А еще - о работе, о программе "Термолюм", которой Б.Б. был очень увлечен:
В.К. Журавлев высказал мысль, что, используя измерения термолюминесценции, можно было бы реконструировать картину события топографическим методом, т.е. получить как бы объемную фотографию взрыва. Получается, что излучение оставило на земле фотографию того, что произошло. Кварцевая фракция почв, взятая во всей совокупности, представляет собой как бы заэкспонированную фотопластинку, которая ожидает, когда же ее проявят.
Дневник Б. Бидюкова. 11 июля.
На Тропу стали 10 июля в 20.30. В этот день прошли 4 ходки - до "чума". Первые ходки оказались довольно трудными. Все основательно вымотались. Пожалуй, единственный Андрей чувствует себя прилично. Труднее всех приходится, кажется, Леве. И рюкзак у него какой-то несуразный. Недостатки экипировки - во многом мое упущение как руководителя группы. Перед выходом надо было всех основательно проверить. Единственным оправданием может служить то, что хотелось скорее выскочить на Тропу. Лагерь разбили уже заполночь. Улеглись после двух, а мы с Володей в своей палатке болтали до четырех утра.
Андрей Черников
Мой дневник. 12 июля. Зимовье Анкудинова на Чамбе.
Весь день 11 июля шли по тропе. Днем жара, зверствуют пауты. От мошки и комаров кое-как защищают репелленты, от паутов не спасает ничто. Идем гуськом, окруженные тучами гнуса, и слабо отмахиваемся. Идти тяжело, но постепенно втягиваешься в ритм. Ходка - 50 минут, потом 10 минут отдыха и снова вперед. От "чума" прошли семь ходок. Набрали во фляги болотной воды, хватило почти до Сахары, до Надеждиного уголка.
В тайге сушь, пересохли все ручьи. По Сахаре шли почти без воды, во рту сохнет, мучает жажда. К середине ходки наступает кризис, хочется сбросить рюкзак и повалиться ничком в мох. На отдыхе - глоток из раскаленной фляги. Без воды идти - мука, но и ночевать всухую невозможно.
Когда на всех осталось полфляги, Борис выслал Андрея Черникова вперед за водой. Через две ходки должен быть ручей, приток Чамбы. Лева Горенштейн совсем ослабел, мы разгрузили его рюкзак, и это помогло.
Сахара - плоскогорье, сухой сосновый бор со следами пожара. Где-то горит, тянет дымом. Ручей не нашли, спустились в ложбину и неожиданно вышли к Чамбе. Река обмелела. Нас тотчас же атаковали рои паутов новой разновидности - зеленоглазые. Они атакуют нас десятками и метят прямо в лицо. Завязываюсь платком по-пиратски, но это не помогает. Тогда я натягиваю на голову капюшон штормовки и затягиваю лицо марлей.
Мы с Борисом спустились к воде. Пауты не дают спокойно напиться. Отнесли воду ребятам, которые остановились на тропе, они жадно пили.
Тропа обрывается на левом берегу и продолжается на той стороне, в семи километрах выше по течению, за бродом у зимовья Анкудинова. Вдоль реки шли долго и медленно. Травы стоят местами выше головы. Выше всех - огромные зонтики тысячелистника, к самой воде спускаются кусты. В траве - алые лилии-саранки, и еще множество цветов, мне не знакомых.
Григорий Бакакин
Перешли вброд ручей Хаворкикта. Все водные препятствия переходим не разуваясь, в кедах. Чамба петляет, вьется змеей. Идем по пояс, по грудь в траве, едва волочим ноги. Спина болит страшно, лямки стер ли плечи, одежда вся в поту. Движемся, как марионет ки. Вместе с тем красота вокруг необычайная. Солнце садится в тайгу, но озираться на закат нет сил. Переходим вброд Чамбу, выпиваем по сто граммов водки и спать. Мы болеем. Борис стер ноги и хромает. У Гриши Бакакина, похоже, поднялось давление. У меня раздражение кожи и плеч и волдыри от лямок рюкзака-абалака. Нужно было идти со станком. Зимовье на Чамбе — это половина дороги. Андрей напел мне экспедиционную песню на мотив "Чунги-Чанги": "Чамба, Чамба, весело живем, никуда отсюда не уйдем!". Завтра, однако, мы уходим...
Участница экспедиции Лариса Баранова, работавшая в сезоне 1984 года на Лаборатории, так отозвалась в своем дневнике о Чамбе:
Чамба - в этом названии есть что-то африканское.
А "комендант" Заимки Кулика Юрий Лукич Кандыба в своем дневнике 1984 года заметил, что тара для перевозки мелкой посуды на оленях у эвенков Подкаменной Тунгуски называлась не иначе как "конго ".
Мой дневник. 12 июля.
Борис вспомнил о том, что говорил о тропе Кулика один из первых "космодранцев" Валерий Кувшин-ников: "Каждый раз, когда я встаю на Куликовку и мысленно представляю весь путь, что мне предстоит, я внутренне содрогаюсь". Борис Вронский в своей книге "Тропой Кулика" пишет, что Тропа часто требует напряжения всех физических и духовных сил. Это правда.
Нам приходится относительно легко - мы идем во время жары по сухим торфяникам, ноги мочим самое большее по колено, а не тащимся на холоде по пояс в болотной жиже, как могло бы быть.
Тропа - эталон, экзамен для новичков. Чувствую это на собственной шкуре.
Дневник Б. Бидюкова. 12 июля.
В этом году Чамба примерно такого же уровня, что и в 1976-м. На перекате воды - ниже колена. Перешли не раздеваясь - лень было. Еще сотня метров по берегу и вот она, изба! Господи, как приятно скинуть с себя мокрую, пропотевшую одежду, переодеться во все сухое и, главное, не чувствовать на себе ненавистного захребетника, оттягивающего плечи и трущего спину. Между ходками я чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды.
В чамбинском зимовье мы сутки отдыхали и зализывали раны. У нас с Гришей — мокрые мозоли. Прибегли к хирургическому вмешательству. На подошве левой ноги у меня оказался оголенный кусок мяса с пятак величиной. Как-то я пойду завтра?!.
Мой дневник. 14 июля. Пристань.
Заночевали на берегу ручья Макикты, там где кончается 18-й профиль. Спали два часа. С рассветом двинулись дальше по торфяникам и старицам.
Болото следует за болотом, мы идем по грудь в зарослях карликовой березки - хаякты. Дождь. Все мокры с головы до ног. На первой ходке у меня вдруг отнялись руки и схватило сердце - так сильно, что пришлось сесть на кочку. Дело в том, что я перетянул лямки рюкзака. После каждой ходки мы валимся в мох и засыпаем. Обратно не подняться. Помогаем друг другу встать. В этот момент обычно начинается истерика: все хохочут до слез, тычут друг в друга пальцами и снова падают. Приходится начинать все сначала.
Идем вдоль хребта Вернадского. Мокро и холодно. Постепенно выбиваемся из сил. Надолго останавливаться, не разжигая костра, нельзя - простудишься, назад тоже возвращаться нет смысла. Значит, только вперед, до мифической Пристани, туда, где изба, печка и баня. Баня превратилась для нас в самоцель. Баня - путеводная звезда, оазис в пустыне. Мысль о бане гонит нас по раскисшей от дождя тропе.
На стоянке Первая Макикта неожиданно встречаем "голодающую" группу Дмитрия Яшкова. Они выполняют работы по уточнению границ пожара 1908 года, но у них закончились почти все продукты. Оставляем им треть своих запасов. По разнарядке, составленной руководством экспедиции, я должен работать в этой группе, но в их палатке-"гробике" нет свободного места. К тому же костровым у них дежурит человек, который на меня произвел странное впечатление, новичок из Харькова. Он в герметичных горнолыжных очках на пол-лица - как он объясняет, от гнуса, и с металлической лыжной палкой, которую он использует вместо посоха. Правый глаз у него заплыл - видно, не поделили что-то с Яшковым.
Идем дальше. На склонах сопок видны следы вывала. Это ряды старых заросших брусничником стволов с вывороченными корнями, либо переломанных как бамбуковые палки на высоте метра от корневища. Выворочены и переломаны тонкие и толстые, в обхват, деревья. Некоторые скручены жгутом, словно сведены судорогой. Все стволы опалены, лежат верхушками к югу, корневищами к эпицентру катастрофы. Много стояков - мертвых, обугленных стоячих стволов без сучьев. Вывал начинается за Чамбой, явные его признаки видны сейчас от верховьев Макикты.
Мы спасаемся от гнуса "Дэтой" - едкой молочно-белой эмульсией в тюбиках. Капнешь на ладонь, размажешь, и хватает где-то на час. Лева Горенштейн "Дэты" не признает. Его рюкзак набит баллончиками с другим репеллентом - "Рефтамидом", средством, как быстро выясняется, в тайге совершенно бесполезным. Каждые пятнадцать минут Лева опыляет себя из очередного баллончика с ног до головы так, что даже темнеет ткань его штормовки, но гнус все равно жалит и вьется вокруг него тучей. Если мы заблудимся, нас без труда найдут - словно Мальчик-с-Пальчик, Лева оставляет метки - разбрасывает по тропе пустые ядовито-красные баллончики.
Дневник Б. Бидюкова. 13 июля.
С Чамбы ушли 13 июля в 12.30. Учитывая мою "простреленную" ногу, ребята освободили меня от всех продуктов. Стало значительно легче. Но иду, прихрамывая. Инстинктивно стараюсь ступать на пятку. В конце концов это обернулось мне еще одной болячкой - растянул мышцы.
Лев Горенштейн
Обедали на Второй Макикте. А до Третьей Макикты дошли за одну длинную ходку. Всем понравилось: прохладно, пауты исчезли. Дальше решили идти рано утром. Задумано было хорошо, но итог оказался неважным. Спали всего несколько часов. К тому же на первой ходке пошел дождь. Так под дождем и шли до самой Хушмы. С каждой ходкой все сильнее сказывался недосып. Тысячу раз был прав Кувшинников, когда в 1981 году говорил, что по Тропе надо идти хорошо выспавшимся. Зря я пошел на поводу у Черникова. Перерывы между ходками у нас затягивались на 20, а то и 30 минут. Обычно я первым выпадал из дремотного состояния и, чтобы поднять остальных, придумывал какую-нибудь хохму. Не обязательно остроумную, главное, чтобы было всеобщее веселье до истерики. Подзуживая друг друга, мы помогаем натягивать рюкзаки и подниматься. И снова по раскисшей Тропе к заветной Пристани. "Вода, вода! Кругом вода..." И сверху и снизу. И мы сами, кажется, не на 80, а на все 100 процентов состоим из воды.
В своих тунгусских дневниках, относящихся, правда, к другому году, Б.Б. еще раз описал это незабываемое состояние — "мокрую Тропу Кулика ":
Девятый час под моросящим холодным дождем. Мокрая насквозь одежда превратилась в лягушачью кожу. Весь я внутренне съежился и оцепенел. Только мокрая хмарь и хлюпанье тупо бредущих помимо меня ног, отмеряющих ходку за ходкой. В голове бесконечно вертится всего лишь одна идиотская фраза, которую "подарил" мне Боб Шкута: "Белый пудель шаговит-шаговит, черный пудель шаговит-шаговит..." Я не верю, что когда-нибудь дойду до цели. Я твердо знаю только одно: никогда больше я сюда не приеду. Добраться бы до дома...
13 июля 1984-го Б.Б. продолжил:
Из-под ног вылетают рябчики, рядом чинно прогуливаются глухари. А я про себя радуюсь. Не выношу этих палящих направо и налево флибустьеров. Ведут себя, как завоеватели...
После Кражуркана нетерпение достигло апогея. Всё кажется, вот-вот между деревьев мелькнет излучина Хушмы. Но вот и она, родимая! А мелкая-то какая! Сбросили рюкзаки. Прямо в кедах зашли в воду. Хорошо-то как! Прямо бальзам на душу и на очумевшие ноги. Новички, как водится, ищут камни. Попадаются в основном яшмы, довольно однообразного колорита, невзрачные. Но Володе Кожемякину повезло - нашел яшму с красивым рисунком.
Привет тебе, Пристань! Мы у цели. Везде порядок, чисто, уютно. А где же знаменитая лестница? Оказывается, в прошлом году Олонов из нее плот сварганил, Эдисон новоявленный. "И лучше выдумать не мог!.."
В 1985-м я получил письмо от участника метеоритной экспедиции 1939 года московского художника НИ. Федорова с описанием той же Пристани 45-летней давности:
Избушка жилая в то время была еще достаточно свежа. Она была темно-серого цвета, у нее была крепкая дверь и лестница на чердак. С северо-западной стороны рукой Л.А. Кулика была прибита еловая ветка — как барометр, у одного из средних бревен. Внутри находились надежные нары, стол, лавки и печурка.
Баня выглядела очень запущенной и кругом заросла кустами и травой. Крыша плоская с травой и кустами. Внутри у печурки лежала деревянная колода, куда наливали воду и бросали горячие камни.
Лабаз стоял на двух столбах очень крепко. Только дверь была сорвана с верхней петли. Кровля и стены были надежно крепки. Лестница лежала у столбов.
Мой дневник. 14 июля. Пристань.
С Тропы вышел Владимир Воробьев, и с ним ботаники Николай Олонов и Сергей Скороходов. Ботаники принесли с собой охапки сухих трав и капсулы со спорами мха. Эти споры ботаники, согласно идее Воробьева, собираются отжигать, чтобы посмотреть, не станут ли они похожими на те шарики непонятной пористой структуры, что порой вымываются из почвенных проб (предполагается, что шарики имеют отношение к веществу Тунгусского метеорита). Кютовцы тут же развернули вибростенд, чтобы откатывать споры. Получилось плохо - в образцах оказалось много мусора и сошлись на том, что сначала нужно их отмыть. После отмывания споры сушили на солнце и потом отжигали на печи.
До 27 июля в моем дневнике - зияющий пробел, и поэтому я снова воспользуюсь дневником обстоятельного Б.Б. 15 июля он записал в нем:
Каждая группа свой приход на Пристань отмечает банным днем. Целый день пилят и колют дрова, топят баню, а глубоко ночью моются. С некоторых пор эта традиция обросла новыми подробностями. В первый день баню топят и жгут, а во второй отстраивают заново, опять топят и уж теперь моются. Традиция, похоже, стойкая и за продолжателями, думается, дело не станет.
Есть и еще одна давняя традиция. Паришься в бане, пока терпежу хватает, а когда уж невмоготу становится, вскакиваешь и голышом в Хушму. Вот тут-то первозданная тишина древней котловины и оглашается воплем. Разгоряченные тела сыплются с берега на мелководье. Елозят животами по дну в поисках глубины, обдирая чресла об острые каменья... А метрах в двухстах ниже по течению есть отличный омуток, где глубина - по горло. Но ведь голым туда не побежишь. Да и комарики тоже не дремлют.
Наш визит на заимку Кулика 19 июля очерчен Б. Бидюковым кратко:
Пришли на Избы. Никого нет. Кругом порядок. Посидел в Командорской, посидел в Рабочей. Нахлынули воспоминания. И 1976 год припомнился, и 1981-й. Многое связано с Центром. И люди, и события. Обошел памятные места, сходил на торфяник, где сброс планируют, убедился, что треугольник выложен. Поднялся на вершину Стойковича. Голубики стало больше - скоро можно будет горстями есть.
Николай Иванович Федоров
А вот как описывает заимку в 1939 году Н. И. Федоров:
Избы показались мне очень крепко срубленными, добротно про конопаченными мохом. Двери и окна целы. Плотно закрывались. Пол и потолок и все углы были в хорошем виде. В то лето было очень тепло, и я жил больше в палатке, чем в избах.
Лабаз запомнился мне своим светло-золотистым цветом, в хорошем состоянии всех деталей, крыши, двери. Рядом с лабазом стоял четырехногий "козел" высотой выше головы человека. Колодец был из свежего сруба, к нему вела дорожка из гати, из жердей. Через протоку, за колодцем, был деревянный мост, очень широкий, крепко и ровно лежащий на берегах торфяника.
Около избы Л.А. Кулика была чистая площадка, а сама избушка казалась темнее, чем другие постройки. Только в ряде мест на бревенчатых стенах были видны черные и оранжевые пятна. Дверь и рама окна выглядели светло-желтыми, крепкими. Нары внутри и стены казались очень темными. Поросль из лиственниц была редка и чуть выше крыши. Трава кругом была очень чахлая. Лошадей мы кормили на Хушмо.
Мы заносили в дневники не только события и свои впечатления от Тунгуски. Хватало там и просто рассуждений о Проблеме и метеоритной экспедиции. 20 июля Б. Бидюков записал:
По моим наблюдениям, большинство новичков схватывают прежде всего чисто внешнюю, анархическую сторону экспедиционного быта: ночные бдения, гитара, балдёж... Предпочитают вести себя как туристы на пикнике. Тогда как основная, научная подоплека экспедиции остается для них завуалированной, малопривлекательной и даже тягостной. Некоторых здоровых "в соку" парней привлекает возможность бегать на большие расстояния в разные концы района падения не важно зачем: таскать ли продукты, чистить ли просеку или брать пробы по любой программе.
Еще один феномен здешних мест. У человека, в городских условиях желудочно нормального, вдруг открывается странная болезнь "яма желудка". И в эту "яму" можно сталкивать продукты в неимоверных количествах, причем без видимого результата - глаза болезного постоянно остаются голодными и алчущими. Вспоминается недоброй памяти кадавр из повести Стругацких "Понедельник начинается в субботу".
Дальнейшие события экспедиции изложены Б. Б. весьма образно. 20 июля:
Сегодня после обеда прилетел вертолет. У нас вместе с продуктами выгрузились: Кандыба, Володя Трусов и Николай Иванович Федоров - художник, участник куликовской экспедиции 1939 года. Перетаскали продукты в лабаз и в избу. По решительным указаниям приступившего к обязанностям коменданта Кандыбы навели порядок на вверенной ему территории. Сготовили еду. В полночь зам. начальника экспедиции Юрий Лукич Кандыба прочел микролекцию о текущих делах и задачах на предстоящий период. После чего, держа в одной руке кнут, в другой - пряник, разогнал аудиторию по избам, твердо пообещав завтра поднять "ни свет ни заря". Народ ропщет. Чувствуют, что казацкая вольница кончилась. Намекают, что не мешало бы возвратиться на Пристань, где, как известно, "спирт дают, не называя цен". Я решительно пресек эти робкие попытки дальнейшего разложения, но по некоторым размышлениям пришел к выводу, что удобнее все-таки нам будет базироваться на Чургиме.
Дневник Б. Бидюкова. 21 июля.
После завтрака отбывали трудовую повинность на лесозаготовках. После обеда Кандыба ушел на Лабораторию. Гриша с Олегом взяли 4 пробы у Южного болота. На одном из мест отбора Олег оставил свой фотоаппарат. До этого он пять раз оставлял в разных местах спиннинг. Благо ему его возвращали. Интересно, что он оставит в следующий раз и найдут ли они завтра с Гришкой этот фотоаппарат вообще. Эти ребята хорошо в тайге ориентируются. Думаю, что основная тяжесть работ ляжет именно на их плечи. Черников предпочитает бегать, а Лева - есть и делать рогатки. Вчера Черников с Трусовым побежали вечером на Лабу спасать тамошнее население от голодной смерти. А сегодня Кандыба заставил Леву кашеварить. Любишь кататься...
Лева у нас — личность популярная. Родственники засыпают его письмами и телеграммами. Каждая приходящая из Ванавары группа приносит известие об очередной телеграмме с горячими приветами и поцелуями из разных точек страны. У Левы — самая глубокая "яма" и самые выразительные глаза. Причем степень выразительности глаз прямо пропорциональна уровню заполнения "ямы". Еще одна примечательность: Левина "яма" довольно скверного характера. Когда еды мало, она темнеет зияющим провалом, а когда я готовлю больше, в расчете на Левину прожорливость, яма захлопывается, и еда остается бесхозной. Лева же на мое негодование кривит губы и ссылается на головную боль и общее недомогание.
Николай Иванович рисует местные интерьеры и пейзажи. По ходу дела он делится с нами воспоминаниями о своей первой экспедиции... При шли на Избы ботаники и Славка Длинный. В 22.00 вернулись Черников с Трусовым. НОЧЬЮ шел ДОЖДЬ.
Юрий Лукич Кандыба
А в это время на Лаборатории... Обстановку там описала в своем дневнике Лариса Баранова. Вот одна из его страниц:
На нарах лениво развалились ребята: кто аппетитно посапывает, а кто просто прикрывается спальником и греется. Под нарами шныряет бойкая мышка, пробегая за галетами мимо носа Степы Разина. Степа на нее не обижается: всем хочется есть и жить. Коля Олонов, ботаник, наигрывает на гитаре что-то красивое из классики. Лиля Кирпотина пытается подыграть ему на флейте. Громко зевает Сережа Скороходов, цитируя зачем-то Шиллера. Нина тихо устроилась за большим ящиком с сухарями. Во всем умиротворенность и согласие.
Зато в другом месте —
Весь день мы работали под дождем. Занятие отнюдь не радостное в такую холодную погоду. Есть в дневнике Ларисы Барановой и упоминание о сопке Фаррингтон, мимо которой проходила тропа на Лабораторию:
Фаррингтон - это известный ученый. Правда, я ничего о нем не знаю, но как только попаду на Большую землю, так сразу постараюсь узнать о нем. Именем этого Фаррингтона названа гора...
Дневник Б. Бидюкова. 22 июля.
Сегодня устраивали лагерь на Чургиме. По дороге искали фотоаппарат. Нашли! Я, откровенно говоря, в это не верил. Здесь так не принято. Потерянные вещи обычно пропадают. В 1976 году Боб Шкута на торфянике за Острой положил за спину топор, а когда повернулся, чтобы взять его, того и след простыл... Такие дела.
Мы отнесли на Хушму некоторые продукты, причем мне, как порожнему, достался мешок с сухарями, который я тащил за спиной на веревочных лямках. Не очень тяжело, но очень неудобно.
На Пристани людно. Топят баню, которую спалили накануне и заново отстроили. Мы не стали ждать баню и пошли купаться на омуток. Красота! Воды более чем по шею. Поплавали. Поныряли... Даже пауты не сильно досаждали.
"Лесовики" забирают у нас Володю Кожемякина. Скрепя сердце я его уступил. Ведь планировался он на программу "Термолюм". Ему тоже грустно с нами расставаться. Решил последнюю ночь провести с нами на Чургиме.
Черников с Трусовым собираются утром в маршрут по старой тропе на Чеко. Мы устроили лагерь на берегу Чургима за водопадом. За Хушмой сверкают молнии, гремит гром. У нас этой ночью дождя не было.
Дневник Б. Бидюкова. 23 июля.
Все разошлись по маршрутам. Володя ждет своих "лесовиков". Мы с Левой пошли на Острую. На обратном пути будем брать пробы. Не был я на этой просеке восемь лет. Но кое-что вспоминаю. А вот золотовский "эпицентр" первый раз вижу.
На Выселки выскочили неожиданно. Место сразу и не узнал. Так все заросло. Посидел на лавке, пообвык, начал узнавать. Здесь наша палатка стояла... Здесь Славка с Вадимом в "буржуйке" озоле-нием занимались... А кресло стоит новое. И сидеть в нем удобно. И все равно грустно. Как будто возвратился в город детства. Тихо и пусто.
Пошли на Острую. С первого раза промахнулся. Раньше времени свернул. Потом вспомнил. Прямо просеку на вершину устроили. Постояли мы с Левой на вершине, снял я несколько слайдовых панорам, и пошли назад. С пробами мы маленько не рассчитали по времени.
На этом наши пути в сезоне с Борисом Бидюковым разошлись. Я продолжил записи, уже будучи в составе группы Николая Абрамова, занимающейся поиском границ "катастрофного" пожара по программе "Лес".
Мой дневник. 27 июля. Долина ручья Кражуркан.
Я лежу в палатке-"гробике", рядом в ржавой консервной банке горит свеча. По тенту дробят капли - вторые сутки с небольшими перерывами идет дождь.
Уже темно. Недавно мы вернулись с работы, закончили площадку на том берегу болота Купальня Зоткина. Искали границу пожара 1908 года и на этом берегу, шли по сплошной воде, вернулись мокрые до нитки.
Сегодня пятый день как мы ушли с заимки Кулика. Перешли вброд Хушму. Ударил ливень, мы сразу вымокли. Мокрая одежда облепила тело, струи хлестали по лицу, лились за шиворот. В болотах мразь и хлябь, в лесах монотонная тоскливость. Шли три часа, встали за очередным болотом. Ливень как из ведра. Вода ледяная. Руководитель группы Николай Абрамов кричал: "У тебя пальцы шевелятся?" -"Шевелятся!" -"Тогда развязывай тент! Я не могу!.." В самом деле, Коля был весь белый. Кое-как мы натянули тенты, развели костер, выпили спирта.
Ольга Скрябина
Мы стоим в двух шагах от Тропы Кулика. За трое последних суток в сторону Центра прошли по Тропе три группы. Мне запомнилась художница Оля Скрябина. Она собирается работать по программе "Голубика" - отбирать по маршруту с шагом в 500 метров веточки этого растения.
30 июля. Кражуркан.
Дожди. Работаем с утра до заката, вечером сушимся у костра. Дров хватает, вокруг много сушняка. Абрамов мается по стоянке: "Я и спать не могу, я и жрать не могу!..". Бедняга: у него заложило ухо (нарыв) и болят зубы. Мои ноги и спина стерты до крови. Наташа Хегай сбила ногу вибрамом. Чтобы меньше болело, мы поем на три голоса "тунгусские" песни:
Я сушу свои носки
Над кастрюлькой супа.
Ковыряюсь я в носу,
Старый я и глупый,
И еще:
Переехало собаку колесом.
Слез не лили обязательных над псом.
Оттащили его за ноги в кювет,
Оттащили, поплевали и — привет!
Вспоминается Пристань, пустое промозглое зимовье, горбатые нары, закопченный потолок, и хоть шаром покати: только соль, свечки и склянки. Погода слякотная. Еда - одни сыро-соленые хариусы из Хушмы. Хлебца бы... Группа отдыхает после Тропы. Мы с Андреем Черниковым идем на Центр за продуктами.
Вот и Заимка Кулика. Командорская изба. Бревна почернели от времени. На спилах выступила смола. Крыша крыта тесом. В сенях накомарники, деревянные бочки с жиром, ящики с галетами и тушенкой. На стене справа у входа висит ящик с кожаной петлей на дверце, ржавый фонарь. Инструменты. На ящике надпись:
Тайшет
Канского округа,
Сибкрай, Начальнику Метеоритной экспедиции
Академии наук СССР
Леониду Алексеевичу Кулику
от Минералогического музея Академии наук СССР,
Ленинград, Васильевский остров,
Университетская набережная, 5
В избе два стола у окон, на полках - склянки, коробки, дробь, патроны. Свечи, спички, карандаши, тетради, приборы, реактивы, измерительный инструмент, деревянные самодельные шахматы. Потолок оббит бумагой, чтоб на голову не сыпался мох. На дальней от окна стене доска с инструментом, которым работал Кулик. Нары на четверть избы, печь в углу, семиструнная гитара с буквами "КСЭМ" и рисунком на деке: болид, пролетающий над пригнувшейся тайгой. Пространство между рамами окон выложено трубчатым мхом, в комнате полумрак. На чердаке крышки от котлов, тряпье и чашки Петри.
Рабочая изба длиннее. Треть ее занимают жуткие бревенчатые нары. Сколько часов я впоследствии провел на них, ворочаясь и не в силах заснуть! У окна столик и печь, и больше ничего. На чердаке тоже пус то. Но разбирая старые бумаги, Борис Бидюков нашел в этой избе лист, вы рванный из детского журнала. На одной стороне листа карта Индии, Австралии и Индонезии с рисунками рыб и зверей, а на другой — подборка стихотворений: "Весенний кол", "Улыбки" и "Воздушный змей". Автор - какой-то Владимир Кожемякин. Стихи мне понравились. Я сложил лист и убрал его в планшет.
1 августа. Кражуркан.
Вчера был дождь. Мы искали на северо-востоке лес, переживший пожар 1908 года. Стоим на краю долины Кражуркана, километрах в семи от эпицентра, у тропы Кулика, среди вывала. До катастрофы, видно, здесь стоял мощный лес, а нынешняя молодая поросль много хилее. Не правы утверждающие, будто лес в районе вывала восстановился полностью.
По словам Абрамова, на массиве Вюльфинг, километрах в двух от эпицентра, на склоне со стороны Северного торфяника есть роща, не вываленная в восьмом году. Сосны, березы в два обхвата... Не исключено, чтобы снова приобрести девственный вид, здешней тайге понадобится еще не один десяток лет. Деревья, пережившие катастрофу, в основном имеют угнетенный вид, ветви у них остались больше со стороны, противоположной взрыву.
Впрочем, вчера в километре к юго-востоку отсюда мы видели "пережившие" лиственницы, которые меня поразили... Долина Хушмы заросла эвенкийской березкой — хаяктой, в рост человека. Приходится часами продираться сквозь нее, ориентируясь лишь по компасу. Наше обычное снаряжение: брезентовые штаны, штормовка, шляпа, вибрамы, топор, пила, измерительный посох, на шее на шнурке - жидкостный компас и сантиметр, нож, спички и карта. Корявые ветви рвут одежду, обувь и лицо. Внизу чавкает мох. Из зарослей поднимаются рои гнуса, но на ходу они не успевают атаковать в лоб и хвостами вьются позади нас.
Мы взбираемся на высоты, исполосованные черными штрихами вывала. Вокруг молодая сосновая поросль. Павшие стволы заросли белым мхом и брусничником. Многие переломаны на высоте и так и лежат сломом вверх - полусгнившие, обугленные, без ветвей, вершинами к югу, корнями к северу. На угорах и высотах попадаются "пережившие" лиственницы в полтора-два обхвата. Сучья с их южной стороны толщиной с целое дерево, растут горизонтально. Вокруг нет никаких других деревьев, даже подроста. Только хаякта и эти великаны.
Мы в который раз перешли вброд Хушму. Во время переправы я попытался перебросить вибрамы на тот берег, чтобы не нести их в руках. Оба ботинка упали в воду недалеко от берега и быстро поплыли по течению к шивере. Едва я успел стащить с себя штаны, броситься в воду и догнать их. Наташа Хегай очень заразительно смеялась. Мерзлотная вода сначала обжигает, а потом ничего, привыкаешь к ней.
Шел дождь, и мы снова вымокли до нитки. Мокрая хаякта хлестала в лицо. С высокого яра над Хушмой видели ондатру. Вода прозрачная, видно, как водяная крыса среди водорослей шарится по дну. Привязывались к местности. Я залез на лиственницу и взял азимуты Чургимских высот и сопок Великой котловины. Недалеко от стоянки мы услышали выстрел дуплетом. У очага нашли двух подстреленных куропаток и записку от Миши Миронова.
После дождя везде повылезали маслята и сыроежки. Наташа сварила куропаток с рисом и грибами, добавила чеснок, перец и укроп. Пожарила еще грибов с сухарной крошкой. Мы открыли банку сгущенки и достали спирт. Спирт везли в медицинской грелке из Комсомольска-на-Амуре, и он отдавал резиной. Впрочем, это не помешало праздничному ужину.
Дожди закончились, тучи разнесло, открылось высокое чистое небо. Гнус почти исчез.
2 августа. Кражуркан.
В Ванавару ушла первая группа - инженер Владимир Воробьев, работавший по лучистому ожогу, трое ботаников - Николай Олонов, Сергей Скороходов и девушка-лаборантка. С ними и Борис Бидюков. Мы проводили их до Кражуркана, там и расстались.
Когда фигура замыкающего Б.Б., согнувшегося под тяжестью рюкзака, скрылась за поворотом тропы, Абрамов продекламировал строки из стихотворения Дмитрия Демина:
Вы помните осенний Кражуркан,
Его прохладу, чистоту и алость,
И ту невероятную усталость,
С какой на юг уходит караван?
Все обнажённо, искренно и тонко. -
Умолкла птиц последняя
Рисунок гениального ребенка
Загадочная эта акварель.
(Окончание в следующем выпуске)