С Геной Карпуниным я познакомился в 1961 году - при подготовке и проведении полевых работ в районе Тунгусской катастрофы в составе КСЭ-3. Затем, в первой половине 60-х годов мы встречались на творческих семинарах молодых поэтов и их почитателей, которые проводил известный поэт и журналист Илья Фоняков.
Это было время массового увлечения поэзией. Молодые поэты, созвучно настроениям соотечественников периода «хрущевской оттепели», несли в переполненные аудитории через живое слово поэзии ощущение правды, свободы мысли и творчества.
Одна из таких незабываемых эмоциональных встреч состоялась, при содействии Гены, в конференцзале закрытого НИИ, в котором в то время трудились, кроме меня, ксэшники: Дмитрий Демин, Алена Бояркина, Рэма Ланда, Владимир Шифрин. Свои стихи читали Илья Фоняков, Гена Карпунин, Саша Плитченко, Нина Грехова и другие известные и малоизвестные новосибирские поэты.
В последние примерно 30 лет наши с Геной жизненные пути пересекались не часто. Однако, я с постоянным интересом следил за его творческими успехами по поэтическим сборникам, публикациям в «Сибирских огнях», книгам с результатами исследований «Слова о полку Игореве».
Затем мы снова встретились, как старые приятели, на юбилейных чтениях в «Доме Кондратюка». К этому времени был издан альманах Тунгусской поэзии «Синильга», в огромной степени благодаря стараниям Гены и его супруги Ольги.
А на 60-м году нашей жизни - Гена на 2 месяца старше меня - судьба подарила нам радость вновь прикоснуться к Загадке Века: поучаствовать в работе Юбилейной Тунгусской конференции в Красноярске, пообщаться с друзьями-космодранцами и коллегами из других регионов и стран, послушать неопубликованные стихи Леонида Кулика их уст его дочери Ирины Леонидовны, побывать на самобытном, красочном фестивале Эвенкийского национального округа с названием «Тунгусское диво», обозреть район Катастрофы из окна вертолета, а затем побродить дорогими сердцу тропами, вновь вкусить романтики палаточного уюта и песен у костра.
Практически, все 10 дней, от отъезда до возвращения в Новосибирск, мы с Геной были рядом. В последующих заметках - описание отдельных эпизодов этого счастливого времени.
Часовенка.
Приятные хлопоты подготовки к вылету из Ванавары на Заимку остались позади. Первая пара тяжело загруженных МИ-8 скрылась за горизонтом, и народ терпеливо ждал их возвращения. Времени было предостаточно и мы с Геной разговорились с неким молодым человеком, державшимся особняком и явно не принадлежавшим к Тунгусской братии. Он и раньше невольно привлекал внимание и на конференции в Красноярске, и на церемонии встречи в Ванаваре то ли своим благообразным видом и нестандартной растительностью на лице, то ли длиннополыми одеждами, то ли умением налаживать беседы с космонавтами, спонсорами, иностранцами.
Из беседы мы выяснили, что это - миссионер, посланец некоего Всемирного Братства (не ручаюсь за точное название), основной догмой которого является признание единого Бога - Разума для всех людей, независимо от их вероисповедания. Основная цель его визита в столь отдаленные края - побывать в эпицентре падения Тунгусского космического тела (ТКТ) и заложить камень, на месте которого через 10 лет будет построен Храм.
Гена, с присущей ему тактичностью, доброжелательностью, с высоты своих глубоких познаний в области религий, вел с Братом неторопливую теологическую дискуссию. А я дополнял беседу прагматическим вопросами: о гражданской профессии Брата, об источниках средств к существованию и осуществления дорогостоящих путешествий по глубинкам России, о формах и способах общения с членами Братства. Ответы на вопросы были нетривиальными: профессия - гражданин Вселенной, средства ему не нужны, так как везде его ждут хлеб и кров, а транспортные проблемы решаются сами собой. Общение с коллегами и Банками Знаний осуществляется через каналы Разума Вселенной, к которым он подключен постоянно. Он добавил, что бывал в Иерусалиме, а эпицентр падения найдет без проводников. Нам с Геной стало все ясно.
Появились вертолеты, мы поспешили на посадку и больше с Братом не встречались. По слухам, он действительно побывал в районе эпицентра и заложил там камень.
И подумалось: хорошо бы, не дожидаясь свершения 10-летней акции какого-то Братства, собраться нам вместе, пригласить народного умельца и срубить небольшую часовенку вблизи Эпифаста. Благо, леса на постройку возродилось из пепла катастрофы изрядно. А пастырей воспитаем в своем коллективе КСЭ.
И поставим свечечки, и помянем ушедших из мира сего дорогих наших коллег и друзей - исследователей Тунгусского дива:
| Кулика Леонида Вронского Бориса Тульского Альберта Максимова Олега Флоренского Кирилла Зигеля Феликса |
Голенецкого Сократа Золотова Алексея Сапронова Николая Демина Дмитрия Карпунина Геннадия и всех, всех, всех... |
И поможет нам Бог разгадать вековую тайну.
Сапоги.
С самого начала подготовки к Юбилейной Тунгусской конференции было ясно, что вероятность участия на ее завершающем, но самом интригующем и вожделенном этапе - в Ванаваре и Заимке Кулика - чрезвычайно мала из-за сложностей с финансированием. Однако, «надежды юношей питают», и трепетное желание вновь посетить заветные места стимулировало основательную подготовку к этому событию. Я составил подробный список необходимого снаряжения и экипировки. Понимая, что в подобном романтически-приподнятом состоянии пребывает и Гена, я не раз с ним обсуждал детали подготовки, получая встречные дельные и шуточные советы. Чувствовалось, что сам процесс ему по душе и доставляет истинное удовольствие.
Тем не менее, в поезде на Красноярск оказалось, что его экипировка - только костюм, штиблеты и баул - никак не рассчитаны на суровые контакты с тунгусскими реалиями: тайгой, курумниками, болотами, гнусом. Сам Гена разъяснил такой подход к проблеме намерениями не сглазить, не спугнуть, не повредить хрупкой надежде на положительный вариант развития событий. И что, в случае благоприятного исхода, все остальное образуется.
Благодаря предпринятым Геной мерам предосторожности от сглаза, судьба нам благоволила, и мы попали и в Ванавару и на Заимку. Все необходимые таежные причендалы Гена обрел с помощью друзей по пути. Оставалось поставить последний штрих - найти сапоги 45-го размера.
И вот первый вечер на Заимке. Развернут палаточный городок. У костра, полыхающего в центре «Тунгусского гурмана», гужуется в ожидании праздничного ужина и развлечений разношерстая публика: космодранцы всех поколений, доктор наук космонавт Георгий Гречко, спонсоры, организаторы конференции, представители СМИ, ученые из Японии, США, Англии, Новой Зеландии. Где-то на подходе от озера Чеко - группа итальянцев из Болоньи, ведомая Виктором и Андреем Черниковыми. Вокруг - радостные от обилия свежей разноплеменной крови плотные рои комаров и уже вылупившейся мошки. Прохладно, начинает накрапывать дождь...
И тут мое внимание привлек худощавый японец, который был одет совершенно неадекватно обстановке: легкие светлые брюки, безрукавка и сланцы на босу ногу. Время от времени он меланхолично отпугивал гнус от оголенных частей своего тела и поеживался. Я понял, что здесь явное упущение организаторов экскурсии, что японец совершенно «позабыт, позаброшен в тунгусской тайге», и назревает международный скандал.
Во мне проснулась интернациональная солидарность, и я решил найти японцу подходящую обувь. Я побывал на чердаках обоих изб Кулика, перерыл многолетние завалы обуви, но ничего подходящего не нашел -попадалось либо непарное, либо не отвечающее, на мой взгляд, эстетическим нормам представителя «страны восходящего солнца». Спустившись вниз, я продолжил поиски и, наконец, нашел один сапог под лавкой «Тунгусского гурмана», а затем его пару в противоположной стороне. Громогласно убедившись в ничейности сапог, я, с помощью языка жестов, мимики и плохого английского, предложил их японцу. Тот с благодарностью отказался - возможно он был мазохистом, либо пользовался комарами вместо пиявок.
И тут меня неожиданно осенило. Конечно же, приличные сапоги 45-го размера изначально были предназначены и подброшены в эпицентр ангелом-хранителем не японцу, а моему дорогому соотечественнику, которому назавтра предстояло идти по тропе Кулика. Сапоги оказались Гене впору, очень ему понравились и сослужили добрую службу в последующие дни в походах по хлябям и курумникам.
Исправляя свою первоначальную оплошность, я, несмотря на возражения Гены, довез сапоги от эпицентра до его родного дома. Я думаю, они помогли ему на дачном участке в его последнее лето, осень... Красноярская конференция.
Слева - направо: Г. М. Гречко, В. Э. Папэ, Г. Ф. Карпунин, В. М. Черников
Камень Джона.
После возвращения с Пристани, мы с Геной сразу же включились в группу, формируемую для осмотра знаменитого «Камня Джона». В составе группы, кроме соотечественников, были ученые из Колорадо (США) и Новой Зеландии.
Недолгий переход (около 1 км) - и мы подошли к заветному месту западного хребтика горы Стойкович, где в отрытой яме уютно, подобно большому медведю, дремлет камушек весом более 10 тонн, неизвестно откуда прилетевший. Видны следы многолетних и трудоемких исследований - шурфы и траншеи. Тайга безмолвна, слышны только негромкие голоса, да звуки фото- и видеоаппаратуры.
И вдруг безмолвие прервал мощный рык. Все на мгновение замерли, обратившись к источнику звука. Я никогда ранее и после этого не видел Гену таким сдержанно-взъяренным. Жесткий, колючий взгляд его был обращен в сторону «Камня Джона», рядом с которым стоял профессор Колорадского университета с геологическим молотком в одной руке и сколом «Камня» в другой. Всем стало ясно без слов, что случилось нечто ужасное, непоправимое, из-за необдуманных действий заморского ученого.
Обратившись ко мне (переводчицы с нами не было), Гена попросил популярно объяснить американцу, что «Камень Джона» - национальное достояние, реликвия России, что его исследование еще не завершено, что открывший камень ученый Джон Анфиногенов со товарищи много лет тщательно собирал фрагменты-сколы для реконструкции первоначального вида камня и разрушать его очень нехорошо. Вполне понятно, что речь его звучала более выразительно и эмоционально, а здесь приведен лишь адаптированный вариант.
Я был полностью солидарен с Геной. Но, конечно, мой плохой английский не позволил мне передать провинившемуся и малой толики душевной боли и огорчения Гены. Американец все понял, явно был растерян, безуспешно пытался приставить скол обратно и поинтересовался, как ему теперь поступить. Я посоветовал обсудить ситуацию непосредственно с Джоном по возвращении на Заимку. Что и было проделано, уже с помощью переводчицы. Джон все понял, простил. Более того, прочитал небольшую лекцию, ответил на многочисленные вопросы и разрешил взять образец в Колорадо для дальнейших исследований.
Вечером этого дня состоялся прощальный банкет с разноязычными тостами, здравицами в честь Тунгусского дива, Дня Независимости Америки - так совпало - и песни, песни...
А подвыпивший Гена, в узком кругу товарищей по застолью, снова и снова возвращался к теме кощунственного отношения к национальному достоянию, с горечью осуждал приватизацию результатов и объектов исследований, да и самих ученых, богатыми спонсорами, в том числе иностранными, сетовал на унизительное положение российских исследователей, вынужденных с этим мириться и провозглашать здравицы в честь новых хозяев жизни, часто их презирая.
Внаутро в палатке меня разбудили повторяющиеся, протяжные, жалобные, тоскливые звуки, похожие на плач ребенка или на скулеж щенка, оторванных от матери. Это страдала и томилась Душа Гены, измученная несправедливостью мира. Он свернулся калачиком и дрожал. Я накрыл его дополнительно парой одеял и разбудил - он успокоился.
Прости меня, Гена.
О бабушке.
Где-то в начале 60-х годов я услышал и запомнил доброе, задушевное стихотворение Гены о бабушке. Однако, с годами из моей памяти стерлись последние строки его. В поезде по пути в Красноярск я прочитал автору его стихотворение наизусть и попросил напомнить забытые мной строки. Гена искренне удивился и обрадовался такому читательскому интересу, и сказал, что это стихотворение не опубликовано, полностью он его сам не помнит, но обещал при случае помочь.
Незадолго до кончины, перебирая дневники, Гена нашел стихотворение, напечатал его на листике и вручил мне с автографом. Спасибо тебе, Гена, и твоей доброй бабушке. Вот это стихотворение.
| Я не помню бабушки, Помню только: баюшки. Да еще мне помнится, Что ходила по лесу, Собирала древняя Листики кипрейные. И сушила листики На железном листике. Если кто поранится, |
То поможет с радостью. Что-то под нос вышепчет, Пыль на рану высыпет. К четвергу иль пятнице Хворь назад попятится, А под воскресение Сгинет насовсем она. Только слышишь: баюшки, Но не помнишь бабушки... |
20 августа 1962 г.