ЧЕКО —ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО
(Путевые записи Г. Плеханова)

                                                              Чеко - лебединое озеро
                                                            (Путевые записи Г.Плеханова)

     Да, это действительно так. Далекое северное озеро, затерянное среди густых северных джунглей, и — пара белоснежных лебедей. Их видели спутники Кулика в 1929 году. О них рассказывали нам в Ванаваре эвенки, теперь нам предстояло увидеть их самим.
    На Чеко есть тропа. Отходит она от Куликовской просеки где-то между Южным болотом и Избами. Дима говорит, что он знает ее. Ну что ж, тогда пойдем вме­сте— до нее нам по пути.
    Четыре человека, четыре собаки. Наши четвероногие спутники используют любую возможность, чтоб не покидать человека с ружьем. Где есть ружье — там будут бурундуки, кедровки, — а это основное собачье до­вольствие.
    Выходим на тропу. Прямая и чистая когда-то просека заросла, местами завалена упавшими деревьями. Чувствуется, что богатое, отлично организованное хозяйство давно уже находится в запустении. Идем молча, мерно пощелкивают радиометры. Этот путь промерен трижды, но приборы включены. Это — общий закон. Питание не экономить, его достаточно. Куда бы ни шел — прибор с собой. На стрелку прибора во время движения смот­реть не приходится — ухо настолько привыкло к щелч­кам, что и без стрелки ясно — идет однообразный, несколько повышенный фон.
    Проходим болотце, поднимаемся в гору — тропы на Чеко не видно. Дима весьма уверенно протягивает руку вперед. — «Да вы не волнуйтесь, тропа отлично видна. Там есть затес, идет просека, а метра за три до нее — упавший триангуляционный знак».
    Вот и кромка Южного болота. Тропу на Чеко прогля­дели. Ну, что ж, пойдем излюбленным способом — по азимуту, благо компас всегда с собой. А магнитных аномалий, о которых нас предупреждали, мы пока что не встретили.
    Идем через Кабаевый остров. Под ногами сухие торфяные подушки. Идти мягко, но неудобно: чувствуешь себя как на пружинах. «Поет» гнус. Ему уже неоднократно посвящались экспедиционные гимны, и повторять их не стоит. Постоянно встречаются заросли карликовой северной березки — тоже предмет, достойный внимания. Ее цепкие искривленные ветви лучше любого рашпиля счищают всякую смазку, да и кирзу с кирзовых сапог. О тканях и говорить не приходится — горят. И в том, что наши брюки к концу путешествия из-за обилия разных заплат стали напоминать одеяния арлекина, — следствие этого цепкого растения.
    Вскоре пошли «мокрые» болота, затем топи, и только к обеду кончили мы «штурм болотных твердынь». Пробы почв будем брать на обратном пути. Сейчас просто идем. Радиометр пощелкивает, комарики попискивают, пауты гудят, мошкара молча делает свое гнусное дело. Романтика...
     Справа—высотка, слева — болото. Пейзаж обычен. Только вывал Куликовский, повинуясь закону «радиальности», повернулся корнями на юг. Идем час, другой. Кажется, пройдено уже десять километров, а Кимчу все нет. Тоже явление обычное. Движение по азимуту — движение по прямой. Но эта прямая, как правило, длиннее «кривой» тропы и, главное, требует больше сил и времени. То обходишь, то преодолеваешь какие-либо препятствия. Идем под уклон — видимо, где-то рядом река. Появляются более толстые деревья — лиственница, сосны.
     Вот и Кимчу.
    Каждая таежная речка имеет свое лицо. Хушма—веселая, игривая, жизнерадостная, она то пляшет на перекатах, то останавливается на минуту, чтоб полюбоваться красивым обрывом, и вновь резво бежит, ворча на кам­ни, извиваясь вдали серебристой змейкой.
    Кимчу—река спокойная, задумчивая. Медленно, с достоинством несет она свои воды меж густо заросших берегов. И это величественное спокойствие, медлительность—признак не слабости, а силы. Так и люди. Один прыгает, мечется, хватается за десятки дел, ни одного не кончает и снова шумит, шумит... Другой медленно, но верно идет своей дорогой, его не соблазняют красивые пейзажи по пути, ничто не колеблет спокойной и твердой уверенности. Есть дорога, есть цель. Иди. И он идет.
    Ищем брод. Комары не рекомендуют раздеваться. Иду, засучив брюки. Мелко. Только у противоположного берега глубина по пояс. Берег обрывистый. Наклонно лежит толстое замшелое бревно. Конец его свисает над рекой. Переправляться можно. Возвращаюсь за грузом и снова к бревну. Но что просто налегке, сложно с рюкзаком. Широкий шаг, одна нога на бревне, другая — на дне. Резкий толчок, мох не выдерживает тяжести, сползает в воду, и, не успев опомниться, очутился по шею в реке. Теперь уже вода не страшна! Галина налегке перебирается по бревну на берег, быстро передаю ей вещи и начинаю переодеваться. Прохладно! Ставим палатку, разжигаем костер. Место глухое. Справа и слева лежат полутораметровые стволы вывала, густой подлесок. Чаща... Не терпится провести замеры радиоактивности золы. Но до утра лучше не пробовать — можно прожечь счетчик.
     Утром — первое дело — замер. Результат интересен: и почва, и листья, и зола, и угли дают фоновые цифры. Если у Изб в золе радиометр зашкаливал на 1 диапазоне, то здесь никаких особенностей. 20—25 делений. Любопытно. Собираемся и идем на высотку. Замеры снова дают фоновые цифры. Если в центре 50—60 и даже 80 делений были не редкостью, то здесь больше 40 прибор не показывает нигде. Усиленно выискиваем «радиолюбивые» растения. Ольха, береза, ягель... Нет. На расстоянии десяти километров к северу от Изб нет никакого по­вышения радиоактивности. Еще и еще бродим по склонам. Замеры ответственные. Ошибиться нельзя. Ведь этот небольшой выход — все, что мы знаем о северном профиле. Но прибор упрямо твердит — фон, фон, ... фон.
    Галина тем временем с мешочками ползает по скло­нам и «берет пробы», я разжигаю костер, другой, третий. Нужна зола различных пород деревьев с северного и южного склонов. Сырые чурки горят неважно, приходит­ся расщеплять их на тоненькие лучинки. Только костер из сухостоя пылает вовсю. Но вскоре начинается противный дождь. Костры из сырых щепок гаснут один за дру­гим. Делать нечего — лезем в палатку.
    Сидим. Беседуем. Вначале о делах текущих, потом о прошедших, о будущих, о строении атомного ядра и по лупроводниках, о международной жизни, от которой отстали на месяц, и о... да, собственно говоря, обо всем, кроме лирики. Это тема запретная. А впрочем, можно говорить и о лирике, и о любви, и о чем только душе угодно. Это только некоторые начинающие туристы из числа пижонов считают, что в тайге все позволено. Да не в меру заботливые мамаши боятся, как бы не обидели в походе их дочку.
    Действительно, в походе, во время полевой работы и ребята и девчата едят из одного котелка, иногда одной ложкой, пьют одной кружкой, спят в одной палатке. И это сближает всех. Но сближает как товарищей, занятых одним делом, идущих к единой цели одной доро­гой. А пижоны — пижонов в тайге нет. Их маршруты не выходят за пределы ресторанов, танцулек, и с природой они сталкиваются разве что в городском саду. Так что, уважаемые папы и мамы, не бойтесь, если ваша дочь идет в сложный поход, где ей придется, может быть, неделями быть одной среди ребят. Это — товарищи, они не обидят. А вот насчет танцев, вечеров, ресторанов — подумайте — ей богу, они опаснее в этом смысле, чем десятки туристских походов.
     ...А дождь все льет. Галина, свернувшись клубочком, дремлет. Барабанная дробь дождя по крыше палатки на­поминает какую-то дьявольскую симфонию, меняющую свой темп и ритм с каждым порывом ветра. Время от времени палатка озаряется отблесками молний, и в звуковое оформление концерта врываются звуки литавр.
    Передо мной мысленно проходит весь наш путь от начала до конца. Собственно говоря, это уже почти конец. Еще день-два — и обратно. Нового эти дни вряд ли что принесут. Вспоминаются дни подготовки, рождение замыслов, планов. Вспоминаются первые встречи с «космонавтами» — Васильевым, Красновым, Шикаловым, Кандыбой...
    Дождь кончился к утру. Снова за работу. Вечером нужно быть на Избах— подходит срок. Значит, выполнять придется программу-минимум: взять образцы древесины по склонам, прошлогодние и свежие листья разных деревьев, золу и угли сухостоя. К обеду заканчиваем сборы, и в путь. Времени в обрез, но не заглянуть на Чеко нельзя. Спускаемся с высотки. Всюду видны по­валенные деревья. Вид их настолько примелькался, что бессознательно ведешь классификацию — «это Куликовский вывал», «это более поздние наслоения». У подножия густые заросли молодого сосняка, осины.
    Частокол леса настолько тесен, что приходится буквально продираться (хорошо еще, что не прорубаться) сквозь заросли. Вот и Чеко.
    Типичное таежное озеро. Формой оно напоминает боб, приросший к Кимчу своей северо-восточной стороной. Нет у него песчаных пляжей, каменистых террас. Суро­вые сосны и лиственницы, окружающие озеро со всех сторон, вплотную подходят к воде и дружелюбно кивают ветвями своему молчаливому соседу. Берега завалены буреломом. Сумрачно. На противоположной стороне — белая точка. Смотрим в бинокль. Лебедь. Горделивая осанка, высоко поднятая голова, длинная, слегка изо­гнутая белоснежная шея. Красиво... Но задерживаться долго нельзя. Нужно возвращаться.
    Вечером вернулись. Первые, кого мы увидели, подходя к Метеоритной заимке, были Юрий с Руфой: значит, и западная, и восточная группы уже здесь. Начинаются обоюдные расспросы, на свет появляются записные книжки, и мы с головой уходим в длинные столбцы цифр. Вывод важен: по всем радиусам за пределами Котловины радиоактивность не выходит за пределы фона. В центре она несколько повышена.

                                                                                   ***

    Итак, 15 августа почти вся экспедиция собралась у Изб. Не хватало только двоих: Димы и Валерия. Они задерживались. Мы их ждали весь день 15-го, потом ночь и снова день. Ребята не приходили. Мы палили из ружей, кричали, но отвечало нам только гулкое таежное эхо. Уже двое суток, как истек контрольный срок. Беспокойство перешло в тревогу. Поздно вечером 15-го Плеханов собрал общий совет и обрисовал положение. Продуктов осталось на один день. Ждать больше нельзя. Нужно перестраивать работу по аварийному варианту. После небольшого совещания решили так: четверо — Плеханов, Кандыба, Краснов и Васильев — остаются на заимке и с утра 17-го начинают встречный поиск. Все наличные продукты оставляются им. Остальные, во гла­ве с Журавлевым, форсированным маршем, на неприкосновенном запасе, идут в Ванавару, ставят в известность об аварии районные организации и поднимают тревогу.
    Окончив совет, снова вышли на улицу, выстрелили в воздух. Тайга молчала по-прежнему. Сумрачно разо­шлись мы по своим местам и легли спать. А в четыре часа утра Демин и Кувшинников, живые, здоровые и голодные, как волки, ввалились в избу Кулика,
Главная | Архивные документы | Исследования | КСЭ | Лирика | Ссылки | Новости | Карта сайта
© Томский научный центр СО РАН, Государственный архив Томской области, Институт систем информатики СО РАН, грант РГНФ №05-03-12324в