Как я уже писал, началось наше взаимодействие с КГБ в 1959 году. В 1960/61 г. оно продолжилось в связи с необходимостью провести контрольные промеры радиоактивности под Томском. Созвонился я тогда с мединститутским куратором через 1-й отдел, встретились, передал ему нашу просьбу, и буквально сразу же, без всяких консультаций, он говорит. «Можете мерить своими РП-1, где хотите и сколько хотите, но не залезайте в треугольник между Томью и железной дорогой на Асино. (Место, где расположен славный город Томск-7, или по-американски – Атомск.) Если задержит кто-либо, ссылайтесь на меня». Так и сделали. Провели несколько профилей между Заварзино и Томью, в сторону Богашево, в Тимирязевском бору. Никто и ни разу нас не остановил и не спросил, что же мы этими приборами меряем.
Затем по долгу службы неоднократно мне приходилось взаимодействовать с этим ведомством, так как добрая половина всех исследований проводилась в интересах военных и имела соответствующий гриф. (Была даже одна тема, по которой я каждый квартал писал отчет, но не имел права его читать). Соответственно сотрудники этой фирмы бывали у нас достаточно часто. Но ни о каких иных вопросах, кроме сохранения государственной тайны, у нас даже речи не было.
Существенно усилились контакты с кураторами КГБ после назначения меня в 1979 г. директором института. Здесь почти каждый месяц они появлялись в моем кабинете, испросив при этом разрешения. Правда, в даче разрешения они, видимо, совсем не нуждались. Была однажды ситуация, когда на звонок куратора о том, не соглашусь ли я принять его через пару часов, ответ был отрицательный. На это же время у меня была назначена серьезная встреча. Он тут же повторяет свою просьбу и убедительно просит меня принять его в назначаемый им срок. Когда же я стал упираться, ответ был прост и короток: «Не хотите встречаться добровольно, я выписываю на этот же срок вызов в комитет и посылаю с нарочным». Пришлось согласиться, отменив ранее намеченное свидание.
Была у меня как-то встреча с представителями КГБ по моей инициативе. Тогда я работал заведующим лабораторией бионики СФТИ, и часть энцефалографических работ проводили мы на базе клиники нервных болезней мединститута. В один из дней прибор испортился, и послал я туда наших инженеров разобраться с неисправностью. Часа через два приходят, приносят ворох лент с записью какой-то мощной помехи. Присматриваюсь внимательнее, вижу – морзянка. Читаю: «Томск-7, Томск-7, Томск-7», – и пошла серия цифр. О том, что Томск-7 – это хитрый город и почтовый ящик, было хорошо известно. Чтобы не усложнять себе жизнь, решил я эти ленты передать тем, кто должен заниматься такими делами. Позвонил куратору, коротко сказал о специфической записи, и буквально через десяток минут он с тремя сопровождающими был в лаборатории. Морзянку на ленте читают с ходу. Вопросы о частоте, чувствительности приемника. Рассказываю о параметрах энцефалографа, о том, что регистрация помехи прекратилась час тому назад. Минут через пять, забрав (естественно, с моего разрешения) все ленты и предупредив об ответственности за разглашение государственной тайны, отбыли. При очередной встрече с куратором спросил про этот эпизод. Ответ был простым. Кто-то из студентоврадиотехников на практических занятиях решил связаться со своим другом с «почтового» и вышел в эфир. Влепили ему выговор, на том дело и закончилось.
Первое серьезное взаимодействие КСЭ и КГБ было в 1965 году, когда посадили компанию Володи Шнитке. Володя, коренной ленинградец и «космодранец» образца 1963 г., попал в экспедицию через Галю Колобкову и Кедроград на Алтае. Занимался ожогом деревьев, делами организационными. В то же время он был одним из активистов комсомольского движения в Питере и занимал чин (общественный, конечно) замначальника штаба народных дружин города Ленинграда. А перед этим в своей «Техноложке» был членом комитета комсомола института. Но началось это дело для меня несколько по-иному. Осенью 1965 г. мы с Людой только что переехали в Томск и жили у Валеры Кувшинникова. Однажды около обеда раздается звонок, и входит военный в чине капитана. Спрашивает: «Валерий Михайлович Кувшинников здесь живет?» – «Да, здесь». Сообщает: «Я из КГБ, мы хотели бы побеседовать с вами. Вы приглашаетесь в качестве свидетеля и через час вернетесь». Валерий мгновенно собрался, лихо перескочил через загородку и укатил на машине.
Проходит час, полтора. Мы с Людой ждем его к обеду. Не подходит. Решили пообедать одни. Только Люда суп налила, входит тот же капитан: «Плеханов Геннадий Федорович здесь находится?» – «Да, здесь». «Собирайтесь», – и повторяет все сказанное Кувшинникову. Тут Люда на него коршуном: «Пусть вначале поест, а то одного забрали, сказали будет через час, уже полтора прошло, а его все нет». Капитан начинает оправдываться, ссылаясь на то, что приехал следователь из Ленинграда и ему надо спешить. С ходу спрашиваю: «Так это насчет Шнитке?» А он вопросом на вопрос: «А Вы его знаете?» – «Конечно, а в чем его обвиняют?» – «Об этом поговорите с ленинградским товарищем».
Так и сделали. Привозят меня на Кирова, 18, в областное управление КГБ, после минутного ожидания проводят в кабинет, где расположился высоченный ленинградец. Дают прочитать и подписать бумагу о том, что обязуюсь говорить «правду, одну только правду и ничего, кроме правды». Затем он говорит: «Я не спрашиваю, знакомы ли Вы с Владимиром Эдуардовичем Шнитке, так как Вы уже признались, что знакомы». «Да, – говорю, – знаком, а в чем его обвиняют?» Ответ прямой и резкий: «Здесь вопросы задаю только я». – «Пожалуйста, задавайте».
«Где и когда Вы познакомились со Шнитке?» Спрашиваю, насколько точно нужно называть время. «Возможно более точно». Отвечаю, чуть задумавшись, что с Володей Шнитке мы познакомились 6 июля 1963 года примерно в 8 часов 50 минут (точнее не помню) местного времени в городе Красноярске во дворе дома, по такому-то адресу. У него недоумение, почему так хорошо помню. Рассказываю про экспедицию и о том, что на 9 утра была заказана машина, на которой нужно было отправлять все в аэропорт. Затем еще серия вопросов: «Приезжал ли Шнитке в Томск?» – «Да, приезжал, было это 25 декабря 1964 г. Встречал Новый год под живой елкой в таком-то обществе». И т.д. Спрашивает про Воробьева, знаком ли он со Шнитке. Говорю, знаком хорошо, но его сейчас в городе нет, появится через неделю. Здесь на лице моего следователя полной недоумение. Обращается к местному начальнику. Тот пожимает плечами. Ленинградец говорит: «Извиниться и выпустить». Затем спрашивает про аспирантку ТПИ геолога Галину Михайловну Иванову. «Все, говорю, верно, но она аспирантка ТГУ и сейчас живет в Новосибирске». Опять полное недоумение. Частично здесь же, но в основном потом выяснилась масса проколов этой могущественной организации.
Оказывается, в Ленинграде при аресте Володи Шнитке нашли у него записную книжку со многими томскими адресами, иногда неполными или неточными. Так, Володя Воробьев жил и был прописан в доме, который снесли. Стали искать через справочное. Есть в Томске Владимир Воробьев, профессор. Его и взяли. Допрашивают. А он скрывает, что знает в Ленинграде какого-то Шнитке. Оставляют посидеть и подумать. Второй притащили аспирантку Иванову (интересно, что почти все совпало, только родилась она на год раньше.) Эта тоже ничего не говорит. Тоже оставили подумать. Затем привезли Валеру Кувшинникова. Он, то ли от растерянности, то ли по забывчивости отвечал достаточно неопределенно. «Знакомы?» – «Да». «Где и когда познакомились?» – «Не помню». «Приезжал ли Шнитке в Томск?» – «Кажется, приезжал». И так далее в том же духе. Когда стали его допрашивать более настойчиво, сказал: «Что Вы у меня спрашиваете, здесь есть Плеханов, у него и спрашивайте». А я по списку Шнитке числился еще в Новосибирске. Вот таким образом и попал я в КГБ первый раз.
После выяснения некоторых обстоятельств следователь чуть подобрел и сказал: «Поскольку Ваш партийный стаж существенно больше моего, то я могу в общих чертах сказать, что мы ищем. Это брошюра, отпечатанная фотоспособом, страниц на 120, явно антисоветского содержания». Я ему сразу же сказал, что ни я, ни кто другой у Шнитке такой брошюры не видел. И еще добавил, что если бы он ее привозил и показывал, мне бы об этом сообщили. Значит, ее или не было, или, если и была, то Шнитке никому ее не показывал. После очередной встречи с Володей выяснилось, что истинным оказался второй вариант. Брошюра с собой у него была, но не было соответствующей обстановки, чтобы ее показывать.
А история ленинградская достаточно типична и примечательна. Был комитет комсомола, на заседаниях которого обсуждались многие вопросы, касающиеся внутригосударственной политики. Затем члены комитета закончили учебу и разъехались по Союзу. Прошло несколько лет, и у части бывших комитетчиков возникло желание вновь обменяться мнениями. Описал бывший секретарь комитета Валерий Ронкин свое видение ситуации в брошюре под названием «От диктатуры пролетариата к диктатуре бюрократии». Распечатали они эту книжицу и разослали по нескольким десяткам адресов. Прошло еще время, стали они издавать как бы рукописный журнал по текущему моменту. Выпустили штуки три, в пяти экземплярах каждый. В одном из них была подборка выступлений тогда здравствовавшего Суслова за два-три десятилетия. Говорят, впечатление от нее складывалось убийственное. Каждый раз он ругал то, что хвалил ранее.
Как потом выяснилось, все эти «издания» в КГБ были с самого начала, но никаких мер они не предпринимали. Наконец, в 1965 г. райком комсомола, где работал Валера Ронкин, направляя студентов на освоение целины, стал давать нечто вроде листовки, где им предлагалось при взаимодействии с местным руководством строго придерживаться закона и не допускать волюнтаризма. Все было бы ничего, но вместо райкома комсомола они поставили подпись что-то вроде «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Это переполнило чашу терпения и одномоментно в разных городах было произведено более сотни обысков и изъята вся непотребная литература. А лица, пишущие и распространяющие нелегальщину, пошли под суд. Но компромата на Шнитке в Томске так и не нашли, и превратился он из обвиняемого номер десять в свидетеля номер один.
Вначале ход следствия был спокойный. Следователи только подшучивали над очередной группой инакомыслящих, которых надлежало высечь и выпустить. Но после того, как в Питер приехал сам Суслов и ему показали подборку его выступлений за полвека, ситуация резко обострилась. Он сказал прямо: «Компромат уничтожить, судить по всей строгости закона». А законы того времени (да и теперешнего) достаточно известны.
В дальнейшем мне приходилось встречаться с отдельными лицами из этой команды, бывать и на квартирах у некоторых, а с женой Ронкина быть в экспедиции КСЭ-10. Одно могу сказать, побольше бы таких «преступников» и, может быть, не была бы сейчас Россия на грани краха.