Профессор, доктор медицинских наук, академик Российской академии естественных наук, Российской академии медицинских наук, Академии экологических наук Украины, Нью-Йоркской академии наук. Человек исключительной порядочности и работоспособности. «Белая кость», не гнушающаяся самой черновой работы. О нем я могу говорить много. Хвалить и ругать одновременно. Нет, пожалуй, на свете человека более близкого мне по духу, и вряд ли найдется человек, с которым мы бы так резко расходились во взглядах на многие положения, проблемы, явления. Мы с ним постоянно спорим. По поводу и без повода. Но я уверен, что обоюдно можем положиться друг на друга в любой, самой критической ситуации. Про таких иногда говорят: «С ним я бы пошел в разведку». (Надеюсь что и обо мне он то же скажет.) Так кто же он для меня, почему именно ему, в свое время, я передал бразды правления КСЭ, а он их принял и несет этот груз более тридцати лет.
Наше знакомство произошло в далеком 1950 году, когда в начале сентября я, бывший воин, прослуживший почти семь лет в армии, поступил на первый курс Томского медицинского института по дополнительному набору. Николай в то время был уже известной фигурой, студентом четвертого курса, именным стипендиатом и председателем научного студенческого общества. Я о нем кое-что слышал из разных источников, как об очень умном человеке, хотя сам ни разу не разговаривал с ним, но в лицо уже знал. Как-то через один-два месяца после начала занятий встречаю я его в институтской библиотеке, подхожу, здороваюсь и приглашаю выйти в коридор поговорить. Вышли мы с ним из зала, и я ему сразу вопрос – что, мол, ты думаешь, о телепатии. Он несколько смутился, ответил что-то не очень вразумительное и предложил встретиться по этому поводу в другом месте и поговорить более обстоятельно. На том и порешили. И только спустя лет 10-15 рассказал он мне небольшую подоплеку этого разговора.
Оказывается, он после моего предложения выйти и поговорить, думал, что дело идет к мордобою. Дело в том, что он дружил тогда с одной моей сокурсницей, которую я частенько провожал из читалки в общежитие, где мы обитали. С этой дивчиной у нас сложились вполне нормальные, дружеские, я бы даже сказал доверительные отношения, но без всякого намека на личные привязанности. Она часто рассказывала о своих встречах с Николаем, о том, какой он умный и многознающий, как с ним интересно и т.д. Возможно, что именно эти разговоры и навели меня на мысль о желательности встречи и беседы с этим всесторонне грамотным человеком и председателем СНО.
Потом мы переговорили обо всем: от телепатии до гомеопатии. Учитывая, что я еще на первом курсе стал организатором специфического студенческого научного кружка, куда кроме медиков входили студенты университета, Николай ввел меня в состав правления СНО, и даже был период, когда был я у него в заместителях. На втором курсе меня избрали секретарем комсомольской организации мединститута. Через пару лет, когда Николай уже стал аспирантом, на ту же должность назначили его. Я же в то время выполнял обязанности члена институтского партийного бюро, ответственного за работу со студентами. Здесь, уже по общественной работе, нам с ним пришлось опять достаточно плотно контактировать. Все это я говорю для пояснения тривиальной истины, что мы с Николаем знаем друг друга достаточно давно и всесторонне.
Поэтому когда в 1958 г. зародилась идея заняться Тунгусским метеоритом, достаточно быстро я поделился ею с Николаем, и мы неоднократно обсуждали ее в разных вариантах, в разных ситуациях и – нередко – на партийных собраниях. Затем, когда группа стала сколачиваться, я ему предложил тоже принять участие в этой работе. Вначале он колебался и весьма серьезно. Причина банальна. Все остальные участники группы – старые опытные туристы, у которых за плечами не одна сотня верст, пройденных по нехоженым тропам. У Николая – только желание принять участие в разгадке тайны. Полевой опыт равен нулю, но есть целеустремленность.
Сейчас, спустя почти сорок лет, могу сказать однозначно, что он ни разу не пожалел о таком решении. Более того, за эти годы Николай стал опытным, классным экспедиционником, умеющим ходить и водить группы по таежной глухомани, способным организовать сложное экспедиционное хозяйство, руководить этой разношерстной компанией более тридцати лет.
О нем я могу сказать многое и много. Во-первых, это человек с обостренным чувством ответственности. Любое начатое дело он стремится довести до конца. В том числе и Тунгуску, считая необходимым и здесь завершить работу достойно. Более того, неоднократно он подчеркивал, что не иммунология, где он получил звание академика РАМН и по различным аспектам которой написал десятки книг и сотни статей, а именно Тунгусский метеорит является главным делом его жизни. Рассуждения прямолинейно-резкие. «Все сделанное мной в иммунологии и так было бы сделано другими исследователями, но если бы мы не занялись тогда Тунгусским метеоритом, никто бы о нем и вспоминать не стал».
Вторая его особенность–- поразительная память, работоспособность, организованность. Он чуть ли не наизусть может цитировать многих авторов, запоминать тысячи фамилий, с ходу назвать десятки первоисточников. Работать он способен по 25 часов в сутки – и весьма производительно. В отличие от многих чиновных деятелей, все свои работы пишет сам, считая, что авторство и соавторство – то же, что пение и сопение.
Кстати, у нас с ним написано несколько работ и по делам тунгусским, и по медико-биологическим. Пишем мы по очереди. Вначале я пишу канву на двух-трех страницах. Ее берет Николай и преобразует в многостраничный опус. Встречаемся, спорим. Я говорю, что он «воду льет», а он доказывает, что «это масло», без которого моя «рыба» в глотку не лезет, слишком тезисно все изложено. Поругавшись, расходимся. Беру я его опус и опять сокращаю. Он его снова расширяет. И так раза три. Затем доходим до разумного компромисса. Итоговый объем близок к среднестатистическому из наших первоначальных вариантов.
Здесь же уместно сказать и о наших разногласиях по вопросу о том, что и как писать. Он считает, что любая проведенная работа обязательно должна быть доведена до публикации. Мое мнение иное. Статистика (которая, по Ильфу и Петрову, знает все) утверждает, что 80 процентов всех книг, полученных Центральной государственной библиотекой, никто ни разу не брал для чтения. (Не конкретную книгу, а книгу с данным названием). Из оставшихся 20 процентов четыре пятых брали один-два раза. О том же говорит и индекс цитирования. На большинство книг, статей, а тем более тезисов ссылок нет. Зачем же было их писать? Оцени вначале работу сам и подумай, будет ли кто-нибудь ее читать, есть ли в ней элемент принципиальной новизны или есть только публикация ради публикации.
Конечно, подведение итогов соцсоревнования по баллам или желание съездить куда-либо на конференцию вынуждали писать всякую мелочь на потребу обстоятельствам. Но не ради них человек занимается научной работой.
Подводя итог своей жизни (а уже пора и об этом думать), могу сказать, что за всю свою почти пятидесятилетнюю научную жизнь выполнил всего 7 работ, достойных публикации, включая одну тунгусскую, а опубликовал только три, да и то не полностью. Остальное изложено частично и не нашло серьезного отклика.
Опять изложение собственной концепции. Но это один из основных вопросов, по которому у нас с Николаем идет непрерывная дискуссия. Второе расхождение в подходах можно назвать стратегией научного поиска. Николай – типичный «трудоголик». Работает много, последовательно, завершая все начатое. Для него важнее «надо», чем «интересно». Причем «надо» не потому что есть такая необходимость, а надо закончить и опубликовать то, что начал делать. Я придерживаюсь иной концепции. Надо не просто последовательно тянуть нить, а рубить по узлам, ставить опыты и задачи в альтернативном варианте. Конечно, всегда есть вероятность получить нулевой результат, по поводу которого большинство скажет: «Это и так было очевидно». Но возможен и действительный прорыв на новый уровень обобщения.
Пояснить эти подходы удобнее также на примере Тунгуски. Меня интересовала проблема ТМ только потому, что вероятность его техногенной природы была, с моей точки зрения, достаточно высока. Тогда этими делами я занимался с полной отдачей сил. После полевых работ Фаста в 1961 г. и анализа его схем стало ясно, что вклад энергии баллистической волны в общую картину разрушений достаточно велик, а радиоактивность, связанную с катастрофой, там в 1960 г. обнаружить не удалось. Вероятность техногенной природы ТМ резко упала, а поскольку метеориты меня никогда в чистом виде не интересовали, перешел я сразу же на работы бионического профиля. Николай же, взвалив на свои плечи весь груз по организации дальнейших исследований Тунгусского метеорита, тянет его вплоть до настоящего времени.