Ленинградская часть поездки также имела отношение к метеориту. Познакомился с ветераном изучения Тунгусских событий. Суслов Иннокентий Михайлович. Он, работая уполномоченным по делам народов Севера, первый провел опросы ближних очевидцев и опубликовал их в 1927 году, еще до куликовских экспедиций. Его адрес мне дал или Б.И. Вронский или кто-то из КМЕТа. Встреча была теплой. Иннокентий Михайлович сразу же познакомил со своей семьей, много рассказывал про те тунгусские времена. Показывал свои архивы тех лет. Записки и письма Л.А. Кулика, газетные вырезки двадцатых годов.
Показал подлинник карты, начерченной эвенками (с которой я сделал копию, до сих пор сохранившуюся), много рассказывал о деталях опроса эвенков. Но о тех удивительных подробностях, которые были приведены в его статье, опубликованной в нашем втором сборнике 1967 г., он ничего не говорил. После этого я неоднократно бывал в Питере и регулярно заходил к Иннокентию Михайловичу. Что-то он добавлял к своим рассказам, расспрашивал о наших делах.
Вновь Москва. Семинар в ГЕОХИ. Народу много, и большинство незнакомых. Из ранее встречавшихся были Е.Л. Кринов, А.А. Явнель, И.Т. Зоткин, К.П. Флоренский, Н.И. Заславская, Б.И. Вронский, И.В. Верещинский и еще ряд сотрудников КМЕТа. Однако академик В.Г. Фесенков не почтил этот семинар своим вниманием. Докладываю. Много вопросов, иногда с подковырками, но большинство по делу и доброжелательных. Обсуждение тоже спокойное. В заключение предлагают участвовать в метеоритной конференции, которая состоится в июне 1960 г. в Киеве. Соглашаюсь, если, конечно, удастся приехать.
Затем встреча на квартире одного из заместителей И.В. Курчатова, академика М.А. Леонтовича. Приехал чуть раньше намеченного срока. Большая комната. Большой круглый стол. Часть приглашенных уже пришла, беседуют между собой, просматривают газеты на журнальном столике. А газеты все зарубежные. Английские, французские. (Помню, как читали и обсуждали какую-то статью из «Юманите».) Меня это тогда несколько удивило - как они свободно владеют языками. Наконец, назначенное время наступило. Собралось там человек 17-20. Расположились за столом, на диване и креслах вдоль стен.
Слушали меня внимательно, обсуждали заинтересованно. Давали предложения, советы. Предлагали свою помощь, которую я принимал незамедлительно. Один из присутствующих говорит: «Михаил Александрович, ребята вроде бы дельные, работают заинтересованно, дадим им миллиона два». У меня, как говорят, глаза на лоб. Мы были бы счастливы, если бы нам дали хоть десять тысяч рублей. А М.А. Леонтович осторожничает: «Давайте послушаем их запросы». Говорю, не задумываясь: «Если работу организовать скромно, без всяких полевых и командировочных, то можно ограничиться ста тысячами». После слов о миллионах сразу увеличил собственные запросы на порядок!
М.А. Леонтович отвечает примерно так: «Ну, это не проблема, сейчас позвоню Льву Андреевичу, и договоритесь о встрече». Тут же звонит Л.А. Арцимовичу, который тогда был академиком-секретарем отделения физико-математических наук Президиума АН СССР. Кратко объяснив суть, передает трубку мне, договариваемся встретиться в такое-то время прямо в помещении Президиума.
Дальше идет разговор о том, что нам надо бы провести изотопные и радиохимические анализы привезенных образцов. Опять оперативное решение. Один, другой, третий звонок – и я уже на неделю обеспечен встречами, разговорами и передачей привезенных образцов на анализы.
На следующий день – встреча с Л.А. Арцимовичем, который идею поддержал, а финансирование переадресовал в Сибирское отделение АН.
Затем серия встреч в «предбаннике» курчатовского института. Секретность тогда, а особенно вокруг ядерного оружия, была на высоте. Институт назывался ЛИПАН, или Лаборатория измерительных приборов АН. Однако за трехметровым «зеленым заборчиком» виднелось несколько больших зданий, окруженных густым лесом. Проходная у этой «лаборатории» была побольше иного институтского корпуса. Порядки строжайшие.
Прихожу в проходную к согласованному времени, звоню по указанному телефону, сообщаю, что прибыл. Минут через десять появляется тот, к кому я прибыл. Его бумаги долго просматривает вахтер со строевой выправкой и чином, наверное, не ниже капитана, выдает какой-то документ и выпускает на волю.
Поднимаемся на второй этаж открытой части здания, где располагается партийное бюро. Там идет серьезная, но осторожная, весьма сдержанная беседа. Показываю свои образцы, прошу провести определенные анализы. Что-то мой собеседник берет сразу же, от чего-то отказывается и детально объясняет, что этого они выполнить не могут, так как их отдел занимается только такими-то делами. Хоть я и не ядерщик, но по его словам понимаю, что становлюсь обладателем совершенно секретных сведений.
Во время первой встречи я промолчал. При второй начал ерзать. Но когда и третий мой собеседник стал делиться абсолютно закрытыми сведениями, не выдержал и сказал, что к их фирме и ведомству в целом не имею отношения и что у меня вообще никакого допуска нет. Он буквально побледнел. «Как же так? Ведь Вас мне представлял Леонтович. Он-то знает, кому что можно говорить!» Как мог, успокоил его: дескать все, о чем мы здесь говорили, я просто умышленно забыл и никогда, ни при каких условиях не вспомню.
Здесь же он пояснил мне систему секретности в их ЛИПАНе, где каждый знает только то, что ему положено. Разработчик знает свою деталь. Собирающий блок знает только параметры входов и выходов, но внутренности деталей для него - «черный ящик». Те, кто собирают из блоков крупные части устройства, знают только входы и выходы блоков и т.д. Нет человека, который знал бы все устройство целиком.
Система вроде бы железобетонная. Но есть человеческий фактор. В результате стал я обладателем серии секретов, более широкой, чем доступна даже ответственным работникам этой фирмы. Договорились мы с ним, что ни он, ни я о происшедшей утечке информации никому докладывать не будем. Я эту договоренность выполнил, думаю, что и он также, иначе соответствующие ведомства как-нибудь озвучили бы эту ситуацию.
На обратном пути приезжаю в Новосибирск, иду в президиум СОАН. Нашел С.А. Христиановича, подробно рассказываю ему, что мы делали, что надо сделать, что у нас есть, чего не хватает и т.д.
Посреди разговора он вдруг говорит: «Подождите, чтоб не повторяться дважды, приглашу я сюда Андрея Алексеевича Трофимука, чтобы он был полностью в курсе дела». Приходит А.А. Трофимук, слушает, спрашивает, в конце задает вопрос, как ему оформлять эти сто тысяч, и приглашает утром зайти к нему в кабинет.
Прихожу утром туда же и начинаю искать кабинет главбуха. По всему виду и по вопросам о финансовых деталях решил я тогда, что Трофимук – это бухгалтер. Когда увидел надпись: «Академик А.А. Трофимук», несколько оторопел. Сразу же вспомнились московские встречи. Подумалось, что, видимо, все академики таковы. Простые, доброжелательные люди, с которыми можно свободно общаться без комплексов. Это мнение сохранилось и по сей день.
Тогда проблема была в форме финансирования. Здесь же принимается решение. Предлагают мне написать заявление о приеме на работу на должность м.н.с. на полставки и работать по организации экспедиции и ее проведению как сотруднику ИГГ. А сотрудника уже можно командировать, поручить набор рабочих и т.д. Так я стал сотрудником ИГГ, а сам А.А. Трофимук – нашим научным руководителем.