НАЧАЛО ДЛИННОЙ ДОРОГИ
Сонно-розовая даль утра дрогнула, и из-за неровных вершин гор в Великую котловину первым солнечным лучом проник июльский день. Запылали болота ослепительным огнем берез, от подножий до вершин гор взметнулось зеленое пламя тайги. Мы с Вербицким идем на западный берег Северного болота, чтобы найти и описать деревья, пережившие катастрофу. Тульский и Бердышев за тем же ушли на Фаррингтон.
До последнего времени исследователи, занимавшиеся проблемой тунгусского метеорита, как-то обходили немых, но все-таки живых свидетелей катастрофы 1908 года. А они есть.
На уцелевшие в районе эпицентра взрыва группы деревьев указывает Е.Л. Кринов в блестящей монографии «Тунгусский метеорит». Ю.Емельянов - участник экспедиции 1958 года —провел рекогносцировочное изучение роста древесной растительности в районе падения метеорита. Летом 1959 года Б.И.Вронский описал две живые 104-летние лиственницы растущие на Южном болоте. Но систематического обследования не проводилось.
В 1958 году экспедиция АН СССР предположила, что взрыв Тунгусского метеорита произошел в воздухе. Дальнейшая теоретическая разработка подтвердила эту гипотезу. После взрыва метеорит превратился в пыль, газ. Если и упало что-нибудь на землю, так это распыленное вещество. Но как его найти? Знать состав Тунгусского метеорита очень важно.
КСЭ решила применить методы металлометрии и флорометрии для поиска распыленного вещества, выпавшего 50 лет назад. Конечно, такие поиски представляют исключительно трудную задачу. Успех зависит от массы распыленного вещества и существенного отличия его химического состава от состава почв и пород района. Может случиться, что ни того, ни другого не будет... И все же попытки получить данные о вещественном составе Тунгусского метеорита у нас ведутся достаточно настойчиво.
Геохимические исследования должны дать ответ: имеется ли вблизи места падения Тунгусского метеорита геохимическая аномалия и можно ли считать эту аномалию космохимической, то есть связанной с выпадением распыленного вещества метеорита?
Чтобы ответить на эти вопросы, нужен материал для изучения. Вот почему нас так заинтересовали деревья возрастом свыше 50 лет, содержащие элементы вещества, способные рассказать нам о катастрофе.
Нам известно об опыте американских биогеохимиков Кунта и Райкера. Использовав изотопы йода 131, брома 82, рубидия 86, они провели большое исследование передвижения веществ в деревьях. Вводили радиоактивную соль калий-бром 82 в одну из елей. Радиоактивность была обнаружена у пяти елок, отстоящих от исследуемого дерева на расстоянии 3—4 метров. Затем ввели радиоактивные изотопы в эти пять елей, и их связь была обнаружена еще с 21 деревом. Исследование последних позволило обнаружить еще 10 деревьев, связанных корневой системой, то есть имеющих общую систему питания. Ученые сделали вывод, если погибает какая-нибудь ель, то ее корневая система может остаться живой и питать другие деревья. Оказалось, что в ели, находящиеся в угнетенном состоянии, поступают питательные вещества от здоровых особей. Значит, тайга — не простая арифметическая сумма отдельных деревьев, а единый организм.
У самого края мочажины, среди толпящейся поросли молодых березок, мы нашли старую лиственницу. На корявом стволе ее, от самой земли почти до середины, зияет вертикальная щель. Крона сбита в одну сторону. Потрепанный, жалкий вид... Тщательно описываем дерево. Измеряем. Беру азимут щели... Найден еще один «живой свидетель», чудом уцелевший в адском котле...
Через несколько метров опять встречаем старое дерево... Довольные, идем через болото, прямо на белый дымок костра, к избам.
В лагере от Плеханова узнаем, что Тульский с Бердышевым на склоне горы Фаррингтон нашли целую рощу столетних лиственниц... Здорово!
Возвращаются из разведки другие ребята и говорят: «Нашли!» Бечером приказ по экспедиции: «На Фаррингтоне группе озоления приступить к работе!»
До приезда Бориса Ивановича Вронского, в отряде которого я буду работать, меня временно зачисляют к озолистам.
— Па...а...ды...ем!—по-армейски протяжно командует Журавлев. Обязанности коменданта лагеря он исполняет рьяно и самозабвенно. Палатки молчат... Привыкли... Кто спит, а кто притворяется, что слит. Но Журавлев хитрый, как и полагается быть коменданту. На цыпочках крадется он к палатке, осторожно отстегивает клапан, засовывает голову и, закрыв глаза, истошно орет: «Па...а...ды...ем! Это действует наверняка. Налюбовавшись произведенным переполохом, комендант идет к следующей палатке....
Мы с Тульским проснулись рано и теперь, укладывая рюкзаки, с интересом наблюдали за просыпающимся лагерем.
Собирается и уходит радиальная группа РГ-145. Парни, сгибаясь под тяжелыми рюкзаками, исчезают среди деревьев и молодой поросли. Вот их уже не видно. Задача группы обычная для радиальных троек: забор почвенных проб через 500 метров, взятие спилов деревьев и их озоление с отбором золы, работа с радиометром, замеры азимутов поваленных деревьев. «Тройка» должна пройти по траектории полета Тунгусского метеорита, предсказанной Криновым, пересечь реку Хушму, выйти на поселок геологов Хрустальный и закончить маршрут в Ванаваре. Очень длинный и трудный переход. По моим расчетам, парни сделают опустошительный набег на Ванаварскую столовую не раньше, чем через месяц.
Куда ни глянь, всюду кипит работа. Идет генеральная уборка. В куликовских избах скоблят, моют, размещают аппаратуру. Территория лагеря прибрана и приобрела домашний вид. Это впечатление усилилось, когда полилась музыка из приемника.
Уходит группа на запад. Ее маршрут пройдет по азимуту, на котором в 1959 году Н. Васильев обнаружил обособленный от куликовского вывал леса. Тогда это было сенсацией...
У меня есть документальные записи Н. Васильева об этой находке: "...вдруг ландшафт местности резко изменился. Восточный склон высоты 593-й был довольно крутым, и здесь, на этом склоне, группа... ступила в зону вывала, да еще какого! Такой картины никто из нас не видел ни на Макикте, ни к югу от Хушмы, ни на тропе Кулика. Пейзаж казался фантастическим: огромные деревья, без малого до метра в поперечнике, были выворочены с корнем, набросаны друг на друга, расщеплены, словно спички. Сперва вывал носил совершенно беспорядочный характер, затем, ближе к вершине сопки, стволы стали располагаться знакомым уже образом – кронами в одну сторону, корнями – в другую. Но направление стволов было прямо противоположным тому, которое наблюдается в районе, исследованном Куликом: кроны указывали здесь на восток, а корни – на запад. Создавалось впечатление, что группа натолкнулась на новый центр катастрофы…»
И далее: «…замеры азимутов поваленных деревьев на западном скате горы 593-й дали тот же результат: основная масса (90 процентов) стволов повернута вершинами в восточном, а корнями в западном направлении. Общая закономерность совершенно отчетлива: какой-то воздушный вал (может быть ураган, а может быть, ударная волна), двигаясь здесь с запада на восток, ударил по западному склону сопки и выворотил лес, которым она была покрыта».
Недавний облет западного вывала показал, что он гораздо слабее куликовского, но хорошенько обследовать и оконтурить этот район можно только наземными работами. Связан ли «западный вывал» с катастрофой 1908 года или нет? На это и ответит «Западная группа». Пока ребята укладывают рюкзаки, провожающие дают советы, уточняют контрольные и аварийные сроки обратного возвращения.
После завтрака уходим и мы – озолисты.
Через полчаса тропа, зажатая с двух сторон кустами голубики и карликовыми березками, привела нас к склонам Фаррингтона. Его крутые бока кончались где-то там, в вышине. Мы лезем и лезем, а густые кроны деревьев заслоняют от нас небо. Прошло еще полчаса. Но вот узкий гребень выводит нас к вершине. Еще усилие… Вербицкий снимает с плеча ружье. Бах..! В траву падает дымящаяся гильза. «Привет, Фаррингтон!»
Ну разве можно описать чувства, охватившие нас, когда мы взошли на вершину и оглянули с четырех сторон горизонт?!
Две палатки примостились у обнаженной груди траппов. Пласты траппа, выходящие из травы, в этом месте не мощные, но уже в 20 метрах к востоку они сбрасывают с себя залесенный склон и стоят обнаженные, подставляя ветрам и дождям свои базальтовые мышцы. Ниже обнажения каменной рекой застыл гигантский курумник.
Солнце вышло на последнюю финишную кривую, когда в зеленом сердце Великой котловины завизжали поперечные пилы, застучали топоры, и белый дымок, поднявшись над лесом, растаял в раскаленном небе. Этот дымок возвестил миру о рождении веселой и трудолюбивой «Республики Фаррингтон».
Мы работаем. И это радостный труд. Нам не нужны деньги за это, не нужны премии, не нужны благодарности в приказе. Ничего, кроме улыбок друзей, и работы, работы… Мы валим 200-летние лиственницы, распиливаем их на чурки, которые, в свою очередь, разделяем на четыре фракции по годовым кольцам, сжигаем каждую фракцию отдельно на железных кровельных листах. До обалдения глотаем дым, поджидая, когда очередная фракция, изрубленная в щепки, не превращается в золу.
Кто-нибудь следит за остывающей золой. За это время он успевает наловить до сотни паутов, оторвать у них головы и сложить изумрудные злые морды в коробку.
Процесс озоления заканчивается тем, что перепачканные сажей углежоги торжественно относят еще один мешочек с золой на склад готовой продукции, где ставят на нем очередной номер. На мешочки Тульский смотрит с вожделением. Вербицкий же знает от него, что это пробы для радиохимических анализов.
- Алик! Ну сожгли, набрали золы… А дальше что?
Тульский молчит, он не любит, когда у него берут интервью. Но Вербицкий настырный.
- Дальше? – нехотя отвечает Тульский,- Фаррингтон, Ванавара, Красноярск, Новосибирск…Лаборатория какого-нибудь НИИ. Кругом приборы и белые халаты. Никель блестит. Зола на анализе. Отмывка. Берут концентрат. Его помещают между двумя электродами. Вольтова дуга. Ничего не остается, кроме спектра на пластинке. Берут эталон. Ничего интересного. Убеждаются в однообразии мира. Многие начинают тешить себя надеждой, что упустили какую-то мелочь. И все повторится.
— А что ищут? — Вербицкий хочет знать все. Ему, очевидно, кажется, что остальные это хорошо знают, что каждый из нас запросто может разобрать и собрать спектрограф! Да что там спектрограф! Синхрофазотрон для нас собрать — раз чихнуть! А он...
— Кто ищет журавля в небе, а кто предпочитает держать синицу в руках...—раздается сверху голос Плеханова (решил, видимо, навестить и уточнить методику работ).
Плеханов сидит перед нами и очень понятно рассказывает об очень сложных вещах. Иногда ветерок гонит на него дым всех печей, но он не меняет места, а только слегка отворачивает голову и щурит глаза. И мы сидим и ждем, пока ветер изменит направление и Плеханов сможет продолжать. И он продолжает:
— В районе катастрофы значительно распространены болота. Химический состав торфа сильно отличается от состава метеоритов. По этому можно ожидать заметное различие в химическом составе слоя торфа 1908 года и соседних слоев. Именно с этой целью ребята работают на болотах. Именно поэтому им требуется шурфовать мерзлоту, чтобы взять около 2100 проб торфа послойно. Зола деревьев и растений должна дать ответ: имеются в ней или нет элементы, фоновое содержание которых невелико, а содержание в веществе метеорита значительно. Вот и должна работа озолистов, а вместе с ними болотоведов и десятка радиальных «троек», а потом и специалистов помочь решить вопрос о геохимической аномалии в эпицентре взрыва.
Идея захватывает своей глубиной и... простотой. Мы должны дать пять килограммов золы. Качественной золы! Стоим у лиственницы и, высоко задрав головы, прикидываем на глаз ее возраст. — «Пойдет!», «Жалко!», «Поищем?» «Ну что ты как баба!» «Ну, давай!»
Пилить неудобно, и поэтому часто останавливаемся. Все время что-то мешает под коленкой. Пытаюсь убрать. Пила идет рывками. Ложусь и действую одной рукой. Плохо. Мешает камень. Тульский тоже проделывает серию акробатических этюдов. Лиственница держится. Мы тоже. Алик упирается ногой в ствол. «Ты не тяни, когда я тяну!» Пила визжит. Наконец, дерево дрогнуло. Мы бросаем пилу и наваливаемся на ствол всей своей тяжестью. Лиственница медленно, со скрипом, похожим на стон, рушится на землю.
Присаживаюсь на пень. Он еще теплый. «Ужик... ужик...» — торопится пила. Ребята, сменившие нас, распиливают дерево на чурки. Отваливается одна «коврига». Ее подхватывают большие, цепкие руки Тульского. Он укладывает спил на колени, наносит на нем север-юг и азимут на эпицентр взрыва. Это контрольный спил.
— Смотри, половина кольца повреждена... Труха какая-то... Перед глазами густая паутина годовых колец. Почти на середине спила четко видно рыжее Полулуние. Нож входит в него, как в масло.
— Азимут трухи на Стойковича! — говорит Тульский. — Да, это, может быть, находка.
А пила визжит, и на землю падают все новые спилы. Мы относим их на обработку.
...Стучат топорики. Растут горки расщепленных по фракциям чурок. Бердышев, не замечая ничего вокруг, склонился с лупой над спилом, шепчет:
— 90... 140... 180... 194. Ух ты! Вот это старушка. Он отсчитывает нужное количество коричневых полосок первой фракции, отделяет и откладывает их в сторону. Отсчитывает вторую фракцию. Пробую это сделать и я. Очень утомительно считать эти самые кольца. После десятой «коврижки» устали глаза. Пот, смешанный с репудином, щиплет лицо. Душно. Во рту пересохло. Накомарник с трудом сдерживает натиск слепней. Как хочется умыться холодной водой!..
Гора Фаррингтон — вечный страж тунгусских болот
Приближается вечер. Солнце низко спустилось к горизонту. Под мягкими, негреющими его лучами стволы лиственницы запылали красным светом, настолько насыщенным, ощутимым, что хотелось собрать его в банку и поставить в палатку вместо свечки... Лиственницы до самой маковки горели каким-то фантастическим пламенем. Пламя парило среди сонной травы и мечтательной зелени берез. И парили не только краски, но и звуки — шепот деревьев и пересвист птиц. Все сливалось в нечто зыбкое, неосязаемое. Это был дух ночи. Дух покоя.
Последние чурки сложили на «листы». Позади хороший трудовой день, но когда собрали всю золу и взвесили, то оказалось, что мы «выработали» всего около 200 граммов. И это все, что осталось после трех 20-метровых великанов?! Сколько же нужно свалить, распилить и озолить лиственниц, чтобы выполнить намеченную программу?
Перепачканные сажей, уставшие, сидим на вершине и молчим. Огонь костра громко жует сухой хворост.
Разговор заходит об организации и планировании нашего производства.
— Я умею умножать! Будем работать и ночью! — гордо смотрит на нас Алла Бояркина, облизывая ложку. Мы ахнули во второй раз и горячо поддержали ее предложение. Кто-то сонным голосом пробормотал: «Качать Аллу!». Но мы сами покачивались от усталости...