Старый Миха Суслов снова вглядывался в те же берега, что и в 1921 году, но не с борта «Тобола», и нет рядом капитана Очередько. Один у руля он вел большой шитик. Поднаряженные на трудное дело туруханские лямщики согласились идти в тысячеверстный путь при одном условии — если станет лоцманить Суслов. То была экспедиция 1925 года на поиски будущей тунгусской столицы, места, удобного для охотников, оленьих пастухов Илимпийской тайги, куда ближе всего было бы им проехать за товаром, доставить больного к доктору, отдать детей в интернат, ярмарку собрать, в бане помыться, ружье починить.
Не раз лоцман Суслов сходил на берег, брался на перекатах за бечеву, слушал ее натужный скрип, старался идти размашистее. Местом для будущей столицы огромного округа, который тогда еще не именовался Эвенкией, избрали устье реки Кочечум, при ее впадении в Нижнюю Тунгуску, где стояла изба купца Савватеева.
Через год по поручению республики сюда приехал сын Михи Суслова — Иннокентий.
— Я от тебя никуда, Кеша.
— Нет, пожалуй, это я от тебя никуда, отец.
Кое-кого можно было не представлять Суслову-старшему. С сыном приехали Митя Кытманов, Леня Симонов — Кешины одноклассники по енисейской гимназии — оба теперь врачи, Костя Мицкий. Хорошо знал он еще одного попутчика Иннокентия — плотника Яшу Малышева. Профессор своего дела, он обещал ставить двухэтажные дома в тайге. Ну, а с кем не был знаком, познакомил его Иннокентий. Начал с высокой сероглазой девушки, пропуская ее вперед.
—Из-за отсутствия агентства Наркомпочтеля на Кочечуме и его притоках, — произнес он весело, — не мог известить заблаговременно. Вера Суслова — моя жена,—почти торжественно заключил начальник первой советской стройки на Крайнем Севере в Туре, ставшей позже столицей Эвенкии.
Очаг культуры, как именовали тогда это строительство в тайге, был сдан к осени 1926 гола. Больницу решили соорудить такую же, как в городе: водопровод, ванна. Насос с мотором качал воду из Нижней Тунгуски.
—Ну, брат, сотворил ты чудо. Не прогонишь нас теперь из Туры, — говорили Иннокентию Михайловичу первые таежные врачи.
Он затащил их сюда. «Хоть одним глазком взгляните на Нижнюю Тунгуску, — писал Суслов своим друзьям юности.— Тебе, Митя, поручаю в пути Леонида, ты уже бывалый таежник. Ну, а если я перестарался с описанием неба, земли и людей — уедете».
Они никуда не уехали, но прощался с ними их вербовщик. Иннокентий немало успел в то короткое лето — прошел Кочечум на плоту, со своей юной помощницей Верой сделал лоцию Петлистой реки. У Сусловых еще все впереди, они вдвоем откроют для судоходства пять северных рек, составят их атлас, Иннокентий Михайлович напишет за Полярным кругом, в палатке без света, у раскрытой дверцы железной печки книгу «Оленек» — двести страниц о 1757-километровом пути, впервые положенном на карту. Весь путь на плоту, который «пил воду» — семьдесят бревен из лиственницы — другого более стойкого дерева сыскать было негде. Шли по течению без лоцмана: никто среди кочевого населения не знал навигационных условий Оленека — шли, как хотел плот. А он все прибавлял в весе, впитывал влагу, и настил из досок, служивший полом, давно уже был под водой. И все же путь, который выбрали Сусловы, и этот плот решили вопрос о судоходности реки Оленек и еще одной культбазе в тайге.
Восемнадцать таких городков успеют построить Сусловы за годы, прожитые на Крайнем Севере. А пока все туринцы помогают упаковывать минералы, перекладывают каждый камешек ягелем, укутывают в мох, грузят ящики в шитик. Дар тайги Москве поплывет сначала до Туруханска.
— Довезете в полной сохранности. Доски-то какие, —восторгался Филипп Бабкин (Его именем назван теперь в Эвенкии большой поселок геологов.), начальник Туринской культбазы, — не иначе краснодеревщики фуговали.
— Краснодеревщики, да еще какие! Знаете, что я вез в этих ящиках? Полмиллиона червонцев на строительство Туры. ВЦИК наличными выдал. Первый случай. Ни сберкасс, ни госбанков тайга еще не выстроила, — объяснял бухгалтерам Смидович, — только медведю сумеет предъявить Суслов чек, выдайте ему звонкими.
Когда Суслов добрался до Туруханска и составил телеграмму о грузе, который он везет, ему отказали в приеме депеши. Сонный морзист, которого он разбудил, объяснил, что телеграммы про клады не принимают. Суслов рассмеялся. Нигде у него не было сказано слово «клад».
— Откуда это вы решили, что я клад везу? Я о камнях сообщаю.
— Очень просто. Все нэпманы называют бриллианты камнями.
И все-таки телеграмма ушла. Когда же Суслов на шестой день прибыл в Красноярск, его встречал на пристани легковой автомобиль, чему он немало был удивлен. Но еще большее недоумение вызвали у него двое вооруженных людей. Он попробовал возразить, но встречавший товарищ показал телеграмму — предписание о немедленной доставке шпата в Москву. Он заметил при этом, что отдельное купе для Суслова и его груза уже забронировано в курьерском поезде.
Минералы спокойно лежали в трюме парохода, не зная о своей участи. Пришлось долго ждать, пока показались три ящика, ставшие отныне государственным грузом. По обе стороны купе Суслова ехала охрана. Со снисходительной покорностью он и на это согласился.
С Ярославского вокзала в Москве Иннокентий Михайлович поехал в Кремль. Не в характере его было, не приведя себя в должный порядок, приступать сразу к делу, но он понял, что собой уже не распоряжается в полной мере. Ящики внесли в знакомый ему кабинет Калинина. Он бывал здесь не раз, когда Михаил Иванович председательствовал на заседаниях Комитета Севера. Всех, кто ждал его сейчас, он знал — Николай Петрович Горбунов, Александр Евгеньевич Ферсман и старый, добрый друг председатель Комитета по делам народов Крайнего Севера Петр Гермогенович Смидович. На столе Председателя ЦИК появились клещи и гвоздодер. Горбунов лихо орудовал инструментом. Пряная пыль от сухого лишайника щекотала ноздри.
—Аромат тайги неистребим. Не по той же реке, что и вы прежде, путешествовал этот ящик? — спросил улыбаясь Калинин Суслова.
—Вы не забыли еще мою реку, Михаил Иванович? Этот короткий диалог был хорошо понятен и Петру Гермогеновичу. Там, где стояли сейчас ящики со шпатом, год назад Суслов разворачивал, как ковровую дорожку, рулон миллиметровки - лоцию пройденной им реки в Якутии, где намечалась стройка культбазы. Калинин по-хозяйски всматривался тогда в карту.
— Завидую, — сказал он душевно. — А река, видать, с характером. Кто-нибудь шел по ней до вас?
— Один человек. Царский ссыльный Александр Чекановский. В прошлом веке дело было. Вопрос судоходности его не занимал.
— А вас, вижу, вопросы милосердия не занимали в тайге. Не так ли? — и, смеясь, указал на красные следы на всех уголках карты. — Комаров били?
Как хотелось сейчас Суслову рассказать Калинину продолжение истории с комарами и той же миллиметровкой. Она вскоре проходила в адмиралтействе апробацию, реку «зачисляли в штат». Пожилой, морской штабист склонился над развернутым рулоном — будущим навигационным пособием.
— Что вы ищете, товарищ каперанг, — спросил егo Суслов.
— Ищу мошкару.
— На какой предмет?
— Хочу установить, подлинником ли мы располагаем.
— Установили?
— Нашел мошкару, комара, гнуса в количества более чем достаточном для доказательств подлинности оригинала.
Нет, не удастся рассказать это сейчас Михаилу Ивановичу, уже извлекает Горбунов из-под листьев и ягеля эвенкийской тайги ее клад.
— Осторожно, осторожно, — предупреждает Суслов, — минерал хрупок, как хрусталь.
— Наслышан, но вижу первый раз,— сказал Ферсман и, разглядывая минерал, положил его на обе ладони.— Если у нас остался еще один миллионер в России, — заметил известный минеролог, хорошо зная цену шпату и волшебное его свойство,— то он перед нами.
Суслов пересказал легенду эвенков о небесном камне — исландском шпате с безупречными линиями ромба, будто заимствованными из учебников геометрии.
—Ну что ж,— улыбнулся Калинин,— редкий пример, когда деньги могут падать с неба, нужно и геологам, оказывается, записывать фольклор, а не только этнографам. Все ли народные сказы так оборачиваются? Да, чуть не запамятовал. Мне Смидович рассказывал, что вы успешно добрели до места падения тунгусского метеорита.
Суслов подтвердил, что был в тех краях, сделал свыше ста снимков, картина впечатляющая, до сих пор лес вокруг продолжает еще говорить о недавней катастрофе, хранит на неоглядной территории ее следы: лежат обожженные стволы вековых деревьев и все вершины в одну сторону. Даже жутко становилось один на один с этими великолепными великанами. Люди дополнили фотографический рассказ, записаны десятка два сообщений очевидцев.
—А ведь все это между делом, — заметил Калинину Петр Гермогенович Смидович. — Главной целью похода Суслова на Подкаменную Тунгуску было собрать кочующие племена — первый раз при Советской власти избрать родовой Совет.
Все это заинтересовало Калинина, и, когда Суслов, отвечая уже на его вопросы, назвал не только имя председателя родового туземного Совета — Лябоголь Шарэмыкталя, но и членов Совета, носящих не менее труднопроизносимые фамилии, председатель ЦИК развел руками:
— Где это у вас укладывается, в каких клеточках?
— Нет ничего проще, Михаил Иванович, я запоминаю перевод: Шарэмыткаль — густобровый, Лючеткан — мал русский, что значит немного владеет русским языком, Ашиуль — женолюб. Разве можно их забыть, после того, как научишься произносить эскимосские имена, например: Иглугуардуака.
Михаил Иванович от души смеялся, и, когда узнал, что Суслов будет отчитываться на Комитете по делам народов Крайнего Севера о постройке на Туре культбазы и о первом собрании кочевых родов, продолжавшегося восемь дней, он попросил Петра Гермогеновича не забыть напомнить ему о дне заседания.
—Буду обязательно. Дело мы начинаем громадное.
В коридоре Кремля, когда Суслов вышел из кабинета Калинина, его нагнал Николай Петрович Горбунов.
— Вы где остановились в Москве?
— В IV Доме Советов.
— Не подержите ли у себя под кроватью эти ящики, пока мы найдем применение для их содержимого.
Через несколько дней к Суслову на Воздвиженку, угол Моховой, приехал Борис Васильевич Лавров. До своего нынешнего назначения председателем акционерного общества «Комсевпуть», он занимал пост полпреда в Персии, хорошо знал внешнюю торговлю, запросы международного рынка.
—А ведь в Исландии шпат исчез. Известно ли вам это? Иссяк колодец, так говорят на Востоке, когда что-то кончается в доме и меньше всего имеют в виду воду. Итак, шпата нет, осталось его название. Сколько у вас под матрацем? Пудов двадцать. В Цейса мы будем бросать по кусочку. Он пока единственная цель, в которую есть смысл попадать, но только фунтами. Он уже знает из каких-то источников, что какому-то русскому старателю пофартило — нашел десять килограммов. И пока это все. В Германию поедет Ферсман. Пятьдесят тысяч марок стоил килограмм, пока шпат был. Сейчас он будет стоить дороже. К сожалению, в мире еще не научились применять его в том количестве, которые вы упаковали в три ящика. Будем ждать возвращения Ферсмана. От Берлина до Москвы ближе, чем от... Я забыл уже, где вам пофартило?
— А я уж никогда не сумею забыть, — улыбнулся Суслов, — и помню все названия притоков у двадцати шести скал, часто очень далеко друг от друга, где я оставлял зарубки.
Тогда, кажется, об одной из них Костя Мицкий сказал, проплывая, что у скал теперь хозяин будет.
Минимум затрат, максимум прибыли. Под этим девизом все привезенное Сусловым из эвенкийской тайги перешло вскоре в валютный фонд Советского Союза. Но, говоря языком бирж и деловых сделок, рынок был насыщен шпатом, и долго, очень долго нигде не обнаруживали интереса к находкам «русского старателя».