Помните первую конференцию инородцев Сибири в Омске, ее делегата от Илимпийской тайги Миху Суслова? Он просил хлеба тунгусам, клялся провести пароход через все улова, корчаги и пороги, где, кроме шитиков, илимок и берестянок, ничто не плыло доселе. Но прежде чем взять к себе лоцманом Суслова, капитан «Тобола» Петр Очередько проверил Миху — пустил его на маленьком буксире к корчаге, уже свернувшей не одну отчаянную голову и вспоровшей без счета днищ у илимок. От Туруханска корчага верстах в пяти. Слова здесь летят мимо, гул воды любой крик перекроет — команду подавать бесполезно.
— Не совру, - сказал у туруханского берега Суслов,— ходил давно, но арифметика тут одна, что в прошлом веке, что в нынешнем — знай дно, как дважды два, а я еще в лямке здесь все камни сосчитал и промерил. И второе, не забывать велено Тунгуской: боишься, не ходи.
Они перекинулись еще двумя-тремя словами, и Суслов толкнул в плечо рулевого. Но тут он заметил, как подбежал к отвесной круче и стал спускаться не по тропе, а напрямик, задыхаясь и крича, хорошо знакомый ему человек — Костя Мицкий. Суслов снял руку с плеча рулевого. Мало оказать, хорошо знакомый. Костя пробует свою силу, лоцманить задумал, ничего другого не хочет в жизни. Суслов знал его мать там, в Чиринде, когда она еще не стала женой ссыльного поляка Александра Мицкого, и тунгусы звали ее русским именем Пелагея. Позже пристало к ней прозвище Мицкого, что должно было означать Мицкая. Суслов возьмет Мицкого с собой. Костя Мицкий —внук Николая Пеле. Этим все сказано.
Пока Суслов ждал Мицкого, Очередько пошел вперед.
— Жду лоцмана, — крикнул он.
Смирная вначале, вода вскоре закипела под килем буксира. Она кружила, ревела, билась в узком проходе реки, не находила выхода из каменных пут. Воронки поджидали добычу, как капканы зверя. Только не захлопывались с железным стоном, а шипели, всасывая все, что несла река.
Суслов находил дорогу, лавируя между бесконечными воронками. Петр Очередько уже успел добежать, стоял на высоком берегу напротив корчаги, прикидывал на расстоянии квалификацию лоцмана. Михаил Суслов глянул в его сторону, наклонился к борту, столкнул с палубы в воду припасенную для этого случая сосновую валежину с необрубленными сучьями, и озорно посмотрел на капитана — поймет ли, в чем шутка? Лесину засосало, поток обрушил на нее всю свою тяжесть, придавил ко дну и выбросил ошкуренную, гладко обритую под нулевку и понес белее пены буруна впереди катера, будто указывал ему верную тропу. Вот почем здесь фунт лиха. Если корчага не впрягала тебя в шитик, не ходил ты у нее на привязи бечевы впереди илимки — не пройдешь, а Суслов ходил.
Съезд инородцев Сибири закончился в марте 1921 года и уже летом незнакомый лоцману Суслову хозяин Енисея — он знал Кытманова - со странным именем РУПВОД — районное управление водного транспорта — открыл навигацию по Нижней Тунгуске, отправил грузовое судно до самой Туры — первый рейс в истории пароходства. Вода падала, а пароход все шел.
— Берегись, —говорил лоцман капитану, и с полного хода указывал ему вдруг на стоп. Очередько подчинялся. Нужно было хорошо знать эту реку, где в весенний паводок уровень воды, как в шлюзе, мог подниматься на глазах все выше и выше к скалам и облакам.
В тот год, когда Суслов вызвался дойти до Туры, ручьи, потоки талого снега с гор приподняли Тунгуску на двадцать аршин. Приподняв, не отпустили, будто зачарованные золотым дождем искр из трубы смельчака «Тобола».
Весной 1921 года на Нижней Тунгуске, почти за тысячу верст от ее устья, где до сих пор никогда не слышали гудка, появился настоящий корабль: винтовой железный пароход шел по порожистой реке, гудками взахлеб сзывал капитан Петр Очередько выйти из тайги к берегу ее жителей, получить муку, чай, ситец, порох, спички, все, что сумела собрать Россия. Рядом с капитаном стоял лоцман. Он знал эту реку, как стены родного дома в Туруханске, как свой чум в Чиринде. Он не спал, сутками не покидал рубку, только шире ставил ноги, чтобы не свалиться.
—Люча Миха,— кричали ему тунгусы,— ты не забыл нас!
—С тобой не заблудишься, — говорил Суслову Очередько.
Трудный рейс не отпугнул лоцмана от Нижней Тунгуски. Он прошел его с учеником Костей Мицким. Легким кивком головы подбадривал, когда велел ему стать у руля.
—На меня не гляди, на реку гляди. В кулак ее зажимай, не давай командовать.
Еще он говорил Косте, что Тунгуска его мать родная, Пелагея ведь тоже тунгуска. А круто будет, покажи реке документ, кто ты.
Кто он? Время от времени и сейчас вы услышите его имя на берегах Нижней Тунгуски. Старые капитаны расскажут вам не одну историю, связанную чуть ли не с таинственным знанием Мицким бесчисленных и столь же неожиданных каверз реки. Бессмысленно будет не соглашаться, что Мицкий швырял за борт щепоть чего-то всесильного, способного смирить водоворот. Или подробное описание, как он благополучно проскакивал на теплоходе там, где даже шитики скребли днищами дно. Добрая молва и поныне оберегает имя Мицкого от всех, кто не умеет оценить сохраненные легенды о старом лоцмане.
Его школу прошли здесь почти все. Учениками Мицкого называют себя многие знаменитые судоводители Енисейского пароходства. Даже капитан-наставник Михаил Алексеевич Чечкин, енисейский речник с полувековым стажем. Он подтверждает, что Константин Александрович Мицкий так и не научился грамоте, хотя и было время — прожил без малого девяносто лет.
—Умел он прочесть разве только берега Нижней Тунгуски. Читал без запинки, как любимый стих. И нас обучил. Поэт в своем роде.
Признательность его учеников продолжает жить и поныне. Будто они и сегодня еще прокладывают путь судам под защитой своего учителя. Я это почувствовал два года назад на Енисее, далеко от Туры, в навигацию 1968 года.
Чем ближе продвигался к Нижней Тунгуске наш большой караван судов, тем чаще произносилось в капитанской рубке, казалось, даже без особого повода, но в явном предчувствии возможных бед у знаменитых и всегда загадочных порогов имя Мицкого. На «Байкале», открывавшем путь остальным судам каравана, — шестидесяти четырем — лоцманил Артем Михайлович Тарасов. Он только что вышел из больницы, раньше, чем рекомендовали врачи, и чувствовал себя не совсем здоровым. О своем недомогании никому не говорил, считая, что воротник теплого пальто и пыжиковая шапка в июне уберегут его не хуже, чем врачи.
Со стороны казалось непостижимым, когда же дождется этого человека каюта: все время он стоял в рубке на одном и том же месте, подавая едва заметный знак рулевому. А берега Нижней Тунгуски плыли и плыли ему навстречу. Но пока это были не те, из-за которых он оставил больничную палату. Ничто для стороннего наблюдателя не отличало эти берега от других, так же сжатых скалами. Но лишь издали. Круто спадают они к реке, бегут навстречу друг другу, оставляют только извилистое ущелье, узкий пенящийся проход — водоворот — воронку. Кипит здесь вода, будто вырвавшись из гигантской трубы, набрасывается на каменные мысы, на «Байкал», и вибрация — звенящая дрожь машин, корпуса, всех палуб — пронизывает каждого из нас от пят до макушки.
Илимпийский район Эвенкийского национального округа начался после Туруханска. Тарасов показал на пустынный берег, где мы не увидели даже километрового знака.
—Вот и Эвенкия.
Географы, способные на обобщения, рассказали бы, наверное, чем отличается этот берег от того, что мы уже прошли, но для нас он оставался таким же необжитым, неотступно плывущим перед глазами. Только подсознательно мы могли ощутить его иным, и вскоре незаметно он начал управлять нашими чувствами.
—Смотрите, как красива Эвенкия.
Нависшие над рекой берега были действительно красивы, но мы пускались на явный самообман, когда бесконечно восклицали. Просто было хорошо от одной мысли, что льды остались у Туруханска и «Байкал» шел чистой водой.
Я смотрю на Тарасова. Его лицо, а не только одни глаза, устремилось вперед. Он поднимает чуть согнутую руку, будто готовую что-то сделать, защитить «Байкал» и всех нac, если придется. Бешено несется большая вода, сбитая с толку перепадом порога и круговоротом сотен воронок. Но вот Артем Михайлович достает платок из кармана, и только сейчас мы слышим, как он облегченно вздохнул. Не шевельнул рукой, пока шли порогами, не сказал и слова штурману Николаю Слезке у руля, просто стоял. А я подумал, что уйди отсюда на секунду Тарасов, взыграли бы, дали волю гигантские воронки.
—Сколько раз меня вел здесь Мицкий, — слышу благодарные слова Тарасова, вспоминающего учителя: — Он любил повторять, что не хотел бы родиться у другой реки.
Не так уж много знал ученик об учителе. Сын местной жительницы — тунгуски и ссыльного, рано умершего в Туруханске, мальчишка бечевой тянул с низовья Тунгуски илимки купца Суздалева, груженные рыбой. Рейс дальний у тунгусских бурлаков — 1500 верст. Каждый камешек запоминал Костя Мицкий, запоминал, где спотыкалась илимка.
Позже, уже при Советской власти, стал лоцманить с Сусловым, повел первые суда к эвенкам теми же берегами, что тащил в лямке по двадцать верст на день купеческое добро в илимках.
—Вот здесь, где мы только что прошли, — сказал Тарасов, — Тунгуска один-единственный раз не подчинилась Мицкому. Взбесились, что ли, «улова» в тот день? Было это года три-четыре назад, большое судно развернуло, рули отказали, и стремнина — здесь часты течения друг другу навстречу,— вынесла корабль в обратную сторону. Все это в считанные секунды. Капитан Михаил Демьянович Селиванов — сейчас он на теплоходе «Чехов» — снял фуражку, и все на мостике вздрогнули от неожиданности: седая прядь вмиг провела полосу, побелила черную шевелюру капитана.
«Улова» Нижней Тунгуски злые и нестерпимые воронки, разбрасывающие вокруг пену, отполированные, как сталь, как жерла орудий.
— Откуда это слово, — спрашиваю Артема Михайловича, — «улова»?
— Уловистые места, — объяснил он просто. — Уловистые не рыбой, а илимками, ботами, нередко баржами, да и судами покрупнее. Норовит поймать тебя в ловушку водоворот — уловить. Отсюда, думаю, и название — «улова». Искал у Даля — не нашел.
Тарасову принесли на мостик стакан крепкого чая. Он взял подстаканник обеими руками, согревая озябшие пальцы — тонкие, молодые, сильные. На пульте перед рулевым, лежала лоцманская книга. Поняв без слов мое желание, штурман утвердительно кивнул. Я полистал. Дошел до последней страницы и вернул Тарасову.
—Что же вы скромничаете? Ведете нас по собственной лоции и ни разу не признались?
Артем Михайлович продолжал греть руки, и, кажется, впервые за время нашего знакомства, я увидел, что он не смотрит на реку, еще волочившую пену переката.
— Это не совсем так,— ответил он мне на мой вопрос.— Ведь я не единственный ее автор. И мог им не стать, если бы не Мицкий.
В том, что он сказал, была правда. Я попросил разрешения еще на минуту задержать лоцманскую книгу, чтобы рядом с именем Артема Михайловича Тарасова прочесть и имя его учителя, недавно ушедшего из жизни, оставившего навсегда Угрюм-реку. В предисловии к лоции Нижней Тунгуски было сказано, что Константин Александрович Мицкий «принял участие в уточнении судового хода, полноты знаков судовой обстановки, а также описания затруднительных для судоходства участков реки».
Тарасов быстро отвернулся, поставил стакан, недопив чай, и осторожно вытянул руку. Впереди закипала «улова».
Я вспомнил Мицкого, возвращаясь с Нижней Тунгуски. В Туруханске мне рассказали об одной экспедиции, не позабытой старожилами. Проводником в ней был отец Мицкого. Это необычное путешествие осталось в памяти не только местных жителей, но, как мне подсказывали, нашло якобы отражение и на страницах какого-то сибирского издания не то начала нашего века, не то конца прошлого.
Героями рассказанной истории были царский ссыльный Мицкий и сибирский золотопромышленник Асташев. Ничего не зная о тайге, кроме того что это место его невольного жительства, Мицкий заставил Асташева поверить его письму о золотых кладах в недрах Илимпийской тайги. Асташев организовал большую экспедицию, сам ее возглавил наперекор всем тяготам, которые на каждом шагу готовила ему тайга. Отказаться принять в ней участие он не мог, так как был уже во власти алчной и всесильной золотой лихорадки Сибири.
История ссыльного и промышленника казалась мне какое-то время легендой, пока в туруханском Домике-
«...Полтора-два десятилетия тому назад, как мне передавали местные старожилы, — писал Свердлов, — в Туруханск инородцы привозили несколько раз купцу Вяткину, ныне умершему, золотые слитки. Следом за тем в Туруханск приезжал представитель одной золотопромышленной фирмы, но напуганные инородцы отказались указать места, откуда они доставали слитки. Напугали же их рассказами о том, что, начавшись, добыча золота приведет в тайгу много народа. Испуганный людьми зверь перейдет в другие места, да и сами инородцы будут оттеснены».
Прочитав эти заметки Якова Михайловича Свердлова, я начал поиски печатных источников, которые подтвердили бы рассказ о ссыльном и промышленнике. Долгое и, как мне показалось, уже бесцельное странствие по многочисленным сибирским журналам и газетам подходило к концу, когда каталог Исторической библиотеки подсказал мне наличие на ее полках «Известий Красноярского подотдела Восточно-Сибирского отдела русского императорского географического общества».
В одной из книг этого издания за 1909 год печатался дневник поисковой экспедиции Н. В. Асташева «в систему реки Нижней Тунгуски». Автор дневника Иннокентий Александрович Хейн — инструктор на золотых приисках южно-енисейской тайги.
История этой экспедиции так любопытна, а истинные цели ее настолько неожиданны, что я позволю себе привести несколько небольших отрывков из дневника И. А. Хейна — участника экспедиции. Но сначала письмо Александра Мицкого на имя Николая Асташева.
«Илимпийские кочевья непочатый угол богатства. Во всех речках встречаются породы, сопровождающие золото,— колчедан, железняк, мелкий белый и розовый кварц, шифер черный и серый, кровавик, который до того мягок, что тунгусы употребляют его как краску для оленьих седел, их покрышек и своей одежды. Передать известные мне местности я могу, начертив подробную карту, или же могу послать жену, которая укажет места.
Туруханский край как-то сильно страшит всех, людей же смелых и предприимчивых мало... Это не будут розыски, а только проверка давно уже разысканной мною золотосодержащей местности».
Денег Мицкий сейчас не просил, а позже «попудное вознаграждение», как он определил оплату за свой труд проводника.
Экспедиция за три месяца с лишним прошла тысячу верст на оленях и полторы тысячи на плоту. Раздраженно пишет автор дневника о проводнике Мицком, сообщает, что тот попал за неблаговидные дела в Сибирь, женился на тунгуске, осел и зажил бродячей жизнью тунгуса, кочуя со стадами оленей.
«Искусно пользуясь ходившими в крае со времен золотопромышленника Сидорова слухами о находимом золоте по правым притокам Нижней Тунгуски, он исходил вдоль и поперек громаднейший район тунгусских кочевий из года в год — восемь лет... Подгоняемый нуждой, он действовал решительно. Настойчивость Мицкого достигла цели: он сумел заинтересовать крупного представителя золотопромышленности в Енисейском округе Н. В. Асташева настолько, что тот решился сам принять участие в поисковой партии».
Так сказано в предисловии к дневнику. А вот отрывки из записей Хейна.
«С Николаем Вениаминовичем пришлось порядочно поспорить — ему показалось оскорбительным, что Мицкий едет верхом, а он идет пешком, хотя сам решительно отказался ехать на олене. По его мнению, выходит, что когда он идет пешком, то и Мицкий должен также идти, и как я ни доказывал, что Мицкий имеет полное право, несмотря на него, когда хочет ехать—ехать, когда идти пешком — идти; Николай Вениаминович никак не мог этого переварить.
Рабочие опять говорили, что Мицкий хочет нас бросить. Вечером я имел разговор с Мицким о его намерениях. Он ничего не говорит в свое оправдание, стараясь перенести разговор на посторонние предметы. Мы с Николаем Вениаминовичем, чтобы удержать Мицкого и не остаться без проводника, предложили ему платить по сто рублей с пуда намытого золота, где бы таковое, по его дороге, мы ни нашли. Между прочим, я стал спрашивать Мицкого, не сомневается ли он, что мы плывем по Коче-Чумо, не Монастырская ли это Тунгуска, на что он, иронически усмехаясь, уверенно заявил, что мы плывем по Коче-Чумо, и выразил удивление по поводу моих сомнений. Тогда я ему поставил на вид, что мы плывем уже двенадцатый день и, если не достигли еще Курвингена, то когда же мы дойдем до Тунгуски, когда доберемся до Монастыря — ведь у нас не хватит припасов на этот путь...»
«Активное участие» своего патрона в тунгусской экспедиции продолжает освещать автор дневника, не забывая и главную фигуру похода за золотом тайги — Мицкого.
«Николай Вениаминович больше сидит в лодке и торопит ехать, видимо, ему неприятна перспектива ночных остановок, когда необходимость заставляет выбрасывать якоря и отстаиваться часа по два. К тому же в нашей партии нет лакея, а без него Николай Вениаминович чувствует себя плохо — его заели насекомые, с которыми он никак не может справиться...»
Ну, а где же золото? Расскажет ли что о кладах Илимпийской тайги служащий промыслов Асташева Хейн?
«Всякий раз, как Мицкий что-либо нам сообщит, непременно окажется неверным, если, например, он скажет, что на пути у нас будет лес, — окажется сплошное безлесье, скажет, что будет хорошая дорога, окажется плохая, скажет, что мы делаем последний крутой подъем — непременно окажется еще пять таких впереди и т. д. По-видимому, открытие Мицкого выдумка.
Я напомнил ему, что он взялся указать на место нахождения золота в совершенно незнакомой нам местности, и поэтому, если вздумает нас бросить среди пустыни, то я прикажу связать его».
И наконец, после долгих странствий по тайге в дневнике появляются строки.
«Хоть бы поскорее нам развязаться с этим господином, которому трудно доверять».
Коротко мелькнула вдруг фамилия Суслова в записях Хейна. Этого уж совсем не ожидал я — такое знакомое имя. Того Суслова, что близок Николаю Пеле — отцу Пелагеи, жены Мицкого. По какому же поводу Хейн назвал его? Оказывается, он проверял у таежного жителя достоверность сообщаемого Мицким Асташеву. Самое, казалось бы, удивительное следует дальше: Суслов подтвердил, что все, о чем писал Мицкий, — правда, он даже видел у одного тунгуса «самородок величиною с порядочную картофелину, которую тот бережет, как святыню, впрочем дал ему, Суслову, отстрогнуть от нее маленькую стружку».
Этой явной небылицей Суслов поддержал версию Мицкого о золотоносных кладах тайги. Во имя чего он это сделал? Только ли из добрых чувств и давней признательности к роду Николая Пеле? Или он знал истинные цели проводника экспедиции Асташева? А самому Мицкому зачем понадобилась мистификация? На этот вопрос как бы сам по себе напрашивается ответ в той же книге Известий географического общества. Вслед за дневником Хейна печатаются длинные списки многочисленных эвенкийских родов, своеобразная, очень тщательно составленная перепись кочующего по Илимпийской тайге народа, всех его стариков и детей, их тунгусские имена и русские, полученные ими при крещении, кочевья, оленьи стада. Огромная работа, продуманная во всех деталях статистика таежного края, непосильная, казалось бы, одному человеку. Выполнил этот труд проводник золотоискателя Асташева, ссыльный Александр Мицкий, «попавший из России за какие-то неблаговидные дела в Сибирь», как писал о нем автор дневника. Не только один Хейн оставил строки о Мицком. Сказал о нем в своих записках близкий знакомый Вячеслава Шишкова, политический ссыльный Михаил Ткаченко, с которым будущий писатель встретился, когда готовил экспедицию по Нижней Тунгуске. Свой дневник, который никогда не издавался, Ткаченко подарил много лет назад Иннокентию Михайловичу Суслову. Сто с лишним страниц машинописного текста рассказывают об истории появления русских людей у берегов Нижней Тунгуски.
«Рассказов о нахождении золота по разным речкам, впадающим в Н. Тунгуску, много, разными лицами производились по ним розыски его, но каких-либо положительных результатов не достигнуто, может быть, потому, что настоящей разведки нигде не производилось, за исключением низовьев реки, где одним крупным енисейским золотопромышленником Асташевым было снаряжено две разведочных партии: одна по ряду речек, впадающих в Нижнюю Тунгуску слева, другая в систему реки Курейки и реки Туры. В последней партии участвовал и сам золотопромышленник. Поводом к снаряжению изыскательных партий послужило распространение слухов о золоте одним русским, скитавшимся по тунгусским становищам данного района, и сообщившим о богатых месторождениях золота во многих местах. Несмотря на то, что данное лицо было взято проводником, все сообщения о нахождении золота оказались ложными, и не было найдено даже признаков его обеими партиями, производившими также и бурение пород».
Возвратимся к описаниям Мицкого тунгусских кочевий. Этот труд можно было бы озаглавить «Отчет счетчика переписи населения Илимпийской тайги». Вчитываясь в эти скрупулезно составленные списки, начинаешь по-новому осмысливать письмо миллионеру Асташеву от безвестного ему Мицкого, предлагавшего себя в проводники за золотом Илимпийской тайги. Не была ли эта роль каюра единственной возможностью осуществить давно задуманное Мицким — пройти по всем кочевьям, описать их, составить родовые списки тунгусов, сосчитать население тайги? Всмотритесь хотя бы в первый опросный лист рода Удыгир, — а таких листов великое множество, — почитайте имена и прозвища, родственные связи, места кочевья, и станет ясным, как нелегко было одинокому счетчику никем не объявленной переписи обойти все чумы на своем пути.
|
Николай Федоров (Боекон, Пеле) |
— 35 лет |
князь илимпийских тунгусов, кочующий по реке Ембечимо, приток реки Коче-Чумо |
|
жена Варвара Данилова (Броско) |
— 40 лет |
|
|
дети: Иван |
— 3 года |
|
|
Константин |
— 7 месяцев |
|
|
|
некрещен |
|
|
Тит Федоров (Догойдон), брат Николай |
— 34 года |
|
|
жена Ирина Андреева (Агайбо) |
— 36 лет |
|
|
дети: Андрей (Тульгууль) |
— 11 лет |
|
|
Варвара (Тальгичак) |
— 9 лет |
|
|
Акулина (Халипакак) |
— 6 лет |
|
|
Авдотья (Чисилик) |
— 4 года |
|
|
(Катерин) |
— 8 месяцев |
|
|
мачеха Анна Данидова (Тогалик) |
— 47 лет |
|
|
сын ее Степан Васильев (Лексой) |
— 16 лет |
приемыш |
|
сестра Тита — Дарья (Хомойбут) |
— 41 год |
|
|
дети ее: Кирилл (Гульбанчи) |
— 11 лет |
незаконнорожденный |
|
(Кулькун) |
— 6 лет |
некрещен |
Может быть, ссыльный Мицкий, сроднившийся с тунгусами, знавший их язык, составляя первые такие списки, мечтал сделать что-то большое, доброе этому народу, как и Суслов, автор тунгусско-русского словаря, о котором оставил одну-единственную строку в своем архиве народный комиссар просвещения А. В. Луначарский.
Для Мицкого эта экспедиция не закончилась бесследно. Он вывез из тайги бесценные сведения, и сегодня несомненно не потерявшие интерес для историографов Эвенкии. Одному ему только и было известно, что ведет он Асташева не за золотом. Как знать, может быть, он мистифицировал сибирского богача во имя своей сокровенной цели — добыть те драгоценные россыпи, что в «Известиях Красноярского подотдела Восточно-Сибирского отдела русского императорского географического общества» названы приложением к дневнику Хейна — инструктора на золотых приисках южно-енисейской тайги.