В ПОХОД НА УКАГИТКОН

Как ни приятны дни, проведенные на берегу Хушмы около обогатительной установки, или у омутков, где на спиннинг попадаются прелестницы щуки, или в прогулках к ближним и дальним озеркам, где в потайных заводях растет утиное племя, а все же жизнь на одном месте становилась в тягость. Работа была налажена. Поскольку вертолет не летал и пробы доставлялись издалека на спинах пробщиков, обогатительная установка временами оставалась незагруженной.
     Я предложил Флоренскому взять фундаментальную пробу в устье Укагиткона. В пробах прошлых лет там наблюдались повышенные содержания магнетитовых шариков. Однако вес этих проб исчислялся килограммами, и шариков было получено немного. Нам же для изучения требовалось ощутимое их количество. Что, если взять пробу с площади в два десятка квадратных метров? Для сравнения можно взять такую же пробу на расположенном рядом незатопляемом участке. Кроме того, можно взять еще одну крупную пробу в 10—15 километрах выше по Укагиткону. 
     Предварительную обработку проб мы сделаем на месте и материал, прошедший через сито с отверстиями в четверть миллиметра, если не весь, то хотя бы частью принесем с собой. Остальной материал можно будет при случае перебросить вертолетом. Флоренский согласился, и мы стали уточнять детали маршрута. 
     В помощь Саше Козлову на Хушму был направлен Егор Малинкин. Он с радостью принял это назначение. Пребывание на заимке на скучной хозяйственной работе ему изрядно надоело. Ходить в маршруты он не мог—давало себя знать ранение ноги во время войны. Прибытие Егора на Хушму было встречено восторженно. Он всеобщий любимец, этот самый Егор,—маленький, худенький, веснушчатый и рыже­ватый, подвижный и веселый, балагур, с золотыми руками. 
     Для маршрута в мое распоряжение было выделено три человека из КСЭ, недавно прибывших в район. Одного из них, Леню, я знал еще с 1960 года—он входил в состав КСЭ-2. Второй, металлург из Новосибирска, Витя, худощавый пышноволосый юнец с рыжевато-черной густой бородкой, в очках, еще раньше обратил на себя внимание тем, что прибыл в тайгу с гитарой, привязанной к огромному рюкзаку. Третий молодец, присланный с заимки, был Володя, рослый, красивый парень, бывший летчик, ушедший в запас. Они стояли около барака, и видно было, что им не терпится скорее отправиться в поход. Однако сборы заняли немало времени, и мы вышли в путь только в восемь часов вечера. 
     Нагружены мы были основательно: семидневный маршрут не шутка, а нам кроме палаток, спальных принадлежностей и продуктов приходилось нести инструмент для взятия проб, а также набор сит—больших деревянных рам с натянутыми сетками. 
     Первая часть пути—примерно 12 километров — проходила по сильно изрезанной местности с частыми подъемами и спусками. Только к двум часам ночи в туманной полутьме мы спустились к берегу Хушмы, перебрели ее и остановились немного отдохнуть. Нам предстояло срезать напрямик огромную дугу, которую делала Хушма, и вновь выйти к ней около устья Укагиткона.
     Ночь была беззвучно-тихая. Над рекой и прибрежными болотами висело белое облако тумана, сквозь которое чуть просвечивала темная полоса прибрежного леса. Ни единого комара не было в неподвижно-холодном и сыром воздухе. 
     Мы разожгли костер, вскипятили чай, вскрыли банку мясных консервов и, подкрепившись, отправились дальше. Теперь наш путь шел по равнинной местности с отдельными сглаженными, покрытыми лесом возвышенностями. Идти приходилось строго по компасу, так как ориентироваться было не на что. 
      С трудом выбрались мы из покрытого густым туманом лабиринта прибрежных болот и стариц и вышли на более или менее сухое место. Характер местности все время менялся. Поросший брусничником сухой сосновый бор, по которому так приятно идти, сменялся замшелой низиной с корявым еловым или лиственничным лесом, с обилием топких моховых болот, в которых нога проваливалась по щиколотку и ходьба по которым была сплошным мучением. 
     Проходили часы, а Хушмы все не было и не было. К семи часам солнце стало основательно пригревать, а к девяти стало совсем жарко. Утро было ясное, тихое, и гнус бесчинствовал вовсю. После тринадцатичасового перехода мы нако­нец остановились и, укрывшись палатками, сразу заснули тяжелым, каменным сном. Двухчасовой отдых восстановил наши силы, и мы снова бодро зашагали вперед, держа направление по компасу. 
     ...Наконец перед нами показалась долгожданная Хушма. Как потом выяснилось, мы только на полкилометра отклонились от курса, выйдя на Хушму несколько ниже устья Укагиткона. Мы решили переночевать здесь и утром добраться до места. 
     Ночуем мы все порознь. Я в своей собственной, видавшей виды маленькой сатиновой палаточке, которая весит немно­гим более полутора килограммов и свободно умещается в рюкзаке вместе с прочими предметами обихода. 
     Володя и Виктор попеременно таскают так называемую туристскую палатку, громоздкую и неуклюжую, весом больше четырех килограммов, рассчитанную на двух человек. Леня не признает сна в закрытом помещении, даже если это только палатка. У него есть легкий спальный мешок и плотный полиэтиленовый тент. Где-нибудь около дерева он натягивает тент, настилает на землю ворох ветвей, надевает накомарник и, забравшись в мешок, спит на открытом воздухе. Перед тентом обычно раскладывается костер, чтобы отгонять комаров. 
     Леня оригинальный парень. Он совершенно не пьет не только водки, но даже легкого вина, не курит и вопросам своего здоровья уделяет исключительное внимание. Ежеднев­но он занимается гимнастикой по системе йогов, делая это тайком, где-нибудь в стороне. 
     — Ну что это за гимнастика,—с отвращением говорит Володя.—Стоит, как журавль, на одной ноге, даже смотреть противно.—Сам Володя гимнастикой не занимается, считая это никчемным делом. 
     Леня окончил механический факультет, однако дикая таежная обстановка ему милее и ближе, чем оснащенное современными механизмами любое производственное пред­приятие. Он прирожденный таежник и не мыслит жизни вне тайги. Характер у него тяжеловатый, и ребята его побаиваются. За глаза они его называют йогом. 
     Что касается Володи, то это отчаянный лентяй и сибарит. Он предпочитает большую часть времени находиться в горизонтальном положении, мирно подремывая. Характер у него легкий, парень он живой и веселый, но иметь его своим постоянным спутником я бы воздержался. Кроме сна Володя любит «рубать»—так называет он процесс принятия пищи. «Рубает» Володя смачно и самозабвенно. Проблема Тунгусского метеорита ему совершенно чужда, и в КСЭ он случайный человек. 
     Витя—горожанин от макушки до пят, совершенно не­приспособленный к тайге. Большой любитель музыки, он даже в маршрут собирался взять свою гитару. Витя хорошо начитан и эрудирован. Несмотря на неприспособленность, он, вкусив таежной жизни, заразился тайгой и теперь будет предан ей навеки. 
    (Глядя на него, я невольно вспоминаю Буську.
      В далекие юношеские годы я увлекался охотой и рыбной ловлей. У нас дома был небольшой песик Буська, немысли­мый гибрид—нечто вроде помеси дворняги с левреткой, в родословной которого не было ни капли охотничьей крови. Не раз, уходя на охоту, я пытался звать его с собой, но он, вежливо проводив меня за ворота, неизменно возвращался домой, всем своим видом показывая, что он «не из таких». И вот однажды, силком посадив Буську в лодку, я увез его на несколько дней в наши Михайловские окрестности, на лоно курской природы. С тех пор Буську как будто подменили. Он жадным взором следил за мной, шпионил за каждым моим шагом, и, как только я появлялся с ружьем или удочками, с ним начинало твориться нечто неописуемое. Он неистовствовал, выходил из себя, выл и бесновался, успокаиваясь только когда мы выходили за пределы села. 
     Пользы от него не было ни на грош. Он распугивал уток, когда я подкрадывался к ним, и обращал в паническое бегство встречавшихся по пути овец, бросаясь на них с неистовым лаем, что вызывало неприятные объяснения с пастухами. 
     Буську стали запирать на время моего ухода. Он сопротивлялся, визжал, кусался и почти каждый раз ухитрялся выбраться на свободу и догнать меня где-нибудь в двух-трех километрах от села. Я не забуду, как его посадили в чулан в полной уверенности, что оттуда ему не выбраться. И вот, плывя на лодке, я услышал отчаянный визг и увидел маленький черный комочек, который стремглав мчался по берегу, торопясь догнать быстро плывущую лодку. Он забегал вперед, бросался в воду и, видя, что лодку не догнать, с жалобным визгом спешил на берег и вновь мчался вперед, умоляя взять его с собой. Когда я, сжалившись, забрал его, мокрого и дрожащего, в лодку, то увидел, что его нос и морда в кровавых порезах. Потом выяснилось, что в поисках выхода он разбил стекло и все же вырвался на свободу, не в силах противиться сжигавшей его страсти к бродяжничеству.
     Да простит мне Витя, если эти строки попадутся ему на глаза, но он мне чем-то напомнил Буську.) 
    Внешне ребята также сильно отличаются друг от друга. У Володи широкое, открытое, симпатичное, чисто русское лицо с добродушным выражением живых голубых глаз. Леня внешне смахивает не то на якута, не то на эвенка— черноглазый, смуглолицый, скуластый, с ослепительно белы­ми зубами. У Вити узкое, горбоносое лицо, густо заросшее волосами—в тайге он «принципиально» не стрижется и не бреется. Из-под черных бровей смотрят умные, слегка насмешливые глаза, и с лица не сходит широкая улыбка. 
     Меня очень интересовало, что заставило моих спутников отправиться в тайгу, где на каждом шагу их ждали невзгоды и лишения. Я не говорю о Лене, он давно интересуется проблемой Тунгусского метеорита и не первый раз в этих местах. 
     На мой вопрос Володя со смущенной улыбкой ответил: «Знакомые ребята поехали и стали уговаривать меня: поедем да поедем, проезд бесплатный и питание обеспечено, вот я и поехал за компанию». 
     Витя после некоторого раздумья сказал, что ему захотелось принять посильное участие в разгадке Тунгусской проблемы, о которой он много читал и слышал. Поскольку все эти сведения были слишком противоречивы, ему захотелось на месте разобраться в правильности тех или иных взглядов. На вопрос, бывал ли он в тайге, Витя с некоторой обидой ответил: «А как же! Я не раз принимал участие в туристских походах, и в пеших, и в лодочных. Вообще тайга мне нравится. И знаете, Борис Иванович,—мечтательно добавил он,— вот все не любят комаров, я тоже, конечно, не люблю, но в их завывании есть какая-то своеобразная мелодия, которую, по-видимому, можно переложить на музыку». И он задумчиво уставился вдаль своими черными глазами. 
     Оба они—и Володя и Виктор—крайне неорганизованные ребята, особенно Виктор. Все у них разбросано и валяется в хаотическом беспорядке. Посуду свою—миски и ложки—они принципиально не моют. Ложки, миски, кружки после еды бросаются куда попало, и каждый раз оба сварливо спрашивают друг у друга: «Куда ты дел мою миску (кружку, ложку)?» Впрочем, о ложке Виктор теперь не спрашивает, он где-то окончательно потерял ее и после безуспешных попыток вырезать ножом новую из березового обрубка стал пользоваться совком. 
     Леня человек совсем иного склада. Все у него в идеаль­ном порядке. Посуда сразу же моется и кладется на место. В нем чувствуется твердая уверенность в своих силах и волевая целеустремленность. Он очень интересуется учением йогов, стараясь освоить его практическую часть—умение полностью управлять своим телом, и достиг в этом больших успехов. В то же время он слишком рационален, его рассуждения примитивно-прямолинейны и подчинены одно­му: все надо делать так, чтобы было полезно для здоровья.
     ...На следующее утро мы перебрались к устью Укагиткона. На маленьком островке был разбит лагерь, и мы сразу же приступили к отбору пробы. 
     Выбрав подходящую площадку, мы тщательно ее расчистили и стали осторожно снимать скребком поверхностный слой. Стояла сухая, жаркая погода, и материал пробы можно было просеивать без предварительной просушки. Отбор и обработка пробы заняли целый день: проба бралась с площа­ди 20 квадратных метров, и вес ее превышал 200 килограм­мов. Всю эту массу надо было растереть и просеять через сита. Грязные, запыленные, мы только поздно вечером закончили эту утомительную и скучную работу. На следующий день мы взяли такую же большую пробу в незатопляемой части берега и, обработав ее, поздно вечером отправились вверх по Укагиткону, где нам предстояло взять еще одну пробу километрах в пятнадцати от устья.
     Только к трем часам утра мы подошли к берегу Укагиткона. В этом месте он выглядел мрачно и дико, протекая среди густой тайги, захламленной упавшими деревьями. Ширина его была здесь от 10 до 15 метров, русло глубоко врезано в крутые песчано-илистые берега; через ручей было перекину­то много естественных мостков из упавших деревьев. Ручей изобиловал омутками, ямами и бочажинами, в которых привольно чувствуют себя хариусы. Течение здесь медлен­ное, слегка убыстряющееся на редких коротких перекатах с песчано-гравийным дном. По пути на протяжении нескольких километров мы видели ориентированный вывал, который вскоре сменился сплошной тайгой с естественным ветровалом. 
     Усталые, мы быстро напились чаю, закусили взятой с собой жареной рыбой и уже при ярком свете солнца улеглись спать. Проснувшись в одиннадцатом часу, сразу же принялись за работу. 
     К вечеру обработка пробы была закончена, и мы поспешили в обратный путь к устью Укагиткона, где были оставлены палатки и прочий скарб. Возвращаться приходилось с полной выкладкой. Пробного материала набралось около 70 килограммов, и этот «привесок» основательно давал себя чувствовать. В семь часов мы вышли и только в час ночи добрались до лагеря. Идти ночью было трудно, сумерки настолько густы, что с трудом различались остовы упавших) деревьев, часто скрытые под мшистым покровом. Несколько раз мы спотыкались и падали, к счастью, удачно. Падение с тяжелым рюкзаком, да еще в темноте,— вещь довольно опасная. Рюкзак неудержимо толкает вперед и заставляет падать плашмя, лицом вниз, не давая возможности увернуться. Наткнувшись на сучок или корень, легко можно лишиться глаза или получить рваную рану. Кроме того, груз прижимает тело к земле и не дает сразу подняться. 
     Сначала мы шли по азимуту, затем вышли на тропку, в темноте потеряли ее и вновь пошли по азимуту. Время тянулось томительно медленно. По расчетам, мы должны были бы выйти к Хушме, но ее все не было. Вдруг плотная стена леса раздвинулась, и мы, не веря своим глазам, вышли как раз к месту нашей стоянки. Это было просто здорово. Перед уходом в маршрут мы получили от Флоренского указание подготовить на устье Укагиткона посадочную площадку для вертолета, который он собирался прислать 17 июля. Ждать вертолет мы должны были до полудня 19 июля, а затем, если его не будет, возвращаться на Пристань пешком, захватив с собой часть материала пробы. 
     Посадочную площадку мы решили оборудовать на остро­ве. Внимательно осмотрев его, мы вырубили деревья и крупные кусты, а на ровной травянистой поверхности в средней части острова выложили из березовых жердей квадрат размером 5 на 5 метров — посадочную площадку. Неподалеку от площадки мы уложили мешки с пробами, тщательно укутав их полиэтиленовой пленкой. Задание было выполнено. Можно было отдохнуть. 
     18 июля — день перед возвращением на Хушму — был объявлен днем отдыха. Выходной день в тайге, да еще в хорошую погоду—это нечто феерическое. Можно заняться чем тебе угодно: сходить порыбачить или просто отдохнуть с книгой в руке, а главное — вдосталь выспаться. 
     Рано утром, задолго до побудки, я решил пройтись с удочкой по берегу Хушмы. Стояла ясная, тихая погода. Солнце уже сравнительно высоко поднялось над лесом, но вокруг все дышало утренней свежестью. На траве и кустах лучисто сверкали капли обильной росы.
     Внезапно на противоположном берегу Хушмы из-за кустов вышла дородная лосиха с маленьким лосенком. Увидев меня, она изумленно остановилась, фыркнула и опрометью бросилась в кусты. Лосенок последовал за ней. 
     Хотя лосей в районе много и следы их попадаются повсюду, увидеть лося, а тем более лосиху с лосенком, можно только в исключительном случае. Лось слишком чуток и осторожен, у него очень тонкий слух, и шаги человека, казалось бы, бесшумно идущего по моховому покрову, он слышит более чем за километр. 
     (При виде лосихи с лосенком я невольно вспомнил книгу И. Евгеньева и Л. Кузнецовой «За огненным камнем». Авто­ры ее в простоте душевной снабдили лосих и лосят рогами— украшением, присущим только лосям-самцам. «Это произошло,—пишут они,—30 июня 1908 года в сибирской тайге, в бассейне Подкаменной Тунгуски... Лосихи повели своих лосят на водопой, и в зеркальной глади реки Чамбэ отразился сразу целый лес рогов». К этому надо добавить, что лоси не домашний скот и никогда стадами не ходят.
     Столь же вольно обращаются авторы с крохалями— разновидностью уток, часто встречающейся на Хушме и Чамбе. Эти крупные птицы с трудом поднимаются в воздух. Спасаясь от опасности, они, прежде чем взлететь, предпочитают целые километры мчаться по поверхности воды. Тем не менее упомянутые авторы... впрочем, предоставим слово им самим: «Большие, похожие на уток птицы снялись с деревьев и, сверкая своим разноцветным, радужным оперением, за­кружились в небе.... Кулик узнал крохалей... Пролетев над рекой вниз по ее течению, крохали начали то снижаться чуть ли не к самой воде, исчезая за крутым холмистым берегом, то снова взмывать в воздух».
Обидно видеть в хорошей и занимательной книге такую «развесистую клюкву».) 
     Когда я вернулся к стану, неся в руках двух небольших щук, ребята уже встали и, сидя у костра, мирно пили утренний чай.
Главная | Архивные документы | Исследования | КСЭ | Лирика | Ссылки | Новости | Карта сайта
© Томский научный центр СО РАН, Государственный архив Томской области, Институт систем информатики СО РАН, грант РГНФ №05-03-12324в