Тунгусский феномен / Лирика / Проза / Вронский Б.И., Тропой Кулика / НА ШТУРМ ПРОБЛЕМЫ 1961 — 1962 гг. / В ПЛЕНУ НА ЗАИМКЕ. ВОЗВРАЩЕНИЕ

На другое утро, оставив золотовцев на Пристани, мы отправились на заимку. Стояла ясная тихая погода. На деревьях, кустах и жухлой желтой траве серебрился густой налет инея.
     Разместившись в «штабной» избе, мы с Егором принялись сортировать экспедиционное имущество, разбивая его на отдельные «порции» для отправки вертолетом. Работы предстояло немало.
     Часам к двенадцати дня в воздухе вдруг раздался рокот вертолета, и вскоре он приземлился на специально подготовленный для него настил. Из кабины вылез наш старый знакомый пилот Гриша и стал вместе с нами загружать вертолет. Гриша торопился, он собирался сегодня сделать еще один рейс.
     Мы отошли немного в сторону, чтобы понаблюдать, как будет подниматься вертолет: в этом зрелище есть своеобразное очарование.
     Заработал мотор, завертелись лопасти большого и малого винтов. Однако в то время как лопасти малого хвостового винта вертелись в убыстряющемся темпе, лопасти большого винта продолжали вращаться с медлительным спокойствием. Затем раздался какой-то треск, вращение лопастей замедлилось и вскоре вовсе прекратилось.
     — Закуривай, ребята,— произнес Гриша, открыв дверцу кабины.— Давайте выгружать вещи. Я отлетался, и, кажется, надолго.
     Он не посвятил нас в технические детали аварии, но по его мрачному виду было ясно, что дело серьезное. Гриша пытался связаться с аэропортом, но это ему не удалось. Рация у него слабенькая: когда вертолет находится в воздухе, ее хорошо слышно в Ванаваре, но на земле радиус ее действия не превосходит трех десятков километров.
     Стало уже смеркаться, когда послышался гул мотора; в воздухе появился самолет и стал кружить над заимкой. Гриша опрометью бросился в кабину, запустил рацию, сообщил о случившемся и получил указание срочно сооружать вторую площадку для вертолета, который привезет аварийную команду и нужные запчасти. Покачав на прощание крыльями, самолет сделал круг и улетел.
     На следующий день мы принялись за устройство площадки. Пришлось рубить и пилить деревья, подтаскивать их к намеченному месту и сооружать бревенчатый настил, да еще по определенным правилам: и чтобы размер площадки был не меньше положенного, и чтобы бревна были плотно подогнаны одно к другому, и чтобы площадка была чуть ли не идеально ровной, без поката в ту или иную сторону. Надо было также обеспечить безопасный подход к новой площадке, а это значит вырубить вокруг уйму деревьев.
     Когда мы закончили работу, лес около заимки основательно поредел и куликовские бараки очутились у самой кромки вырубленного леса. Усталые, в полумраке густых сумерек дотащились мы до избы и, быстро поужинав, улеглись спать.
     Утром перед нами открылось феерическое зрелище: все вокруг было покрыто густой пеленой рыхлого снега. Он белым ковром устилал поверхность земли, фестонами свешивался с ветвей и кустов, совершенно преобразив окружающий мир. Тропа исчезла, и ориентироваться даже в этой знакомой обстановке стало затруднительно. Мы от души пожалели наших путников, бредущих где-то по направлению к Ванаваре, стараясь под покровом снега распознать тропу, которая в болотистых низинах и без снега еле заметна.
     Второй день также был полностью занят работой по сооружению площадки. Только к вечеру нам удалось ее закончить. Гриша «принял» площадку, признав, что она сделана на «отлично».
     К вечеру снег прекратился, прояснилось. На небо выплыла роскошная, сверкающая луна, и все вокруг приобрело какой-то фантастический, сказочный вид. Пришедшие с Пристани золотовцы очень удивились, увидев сильно поредевший около заимки лес и стоящий на приколе вертолет. Снег стаял. Погода резко испортилась; серенькое небо, низкие тучи, моросящий дождь — все это не давало никакой надежды на скорое появление вертолета.
     Поздно вечером 28 сентября на заимке появились вернувшиеся из маршрута Леня Шикалов и Галя Иванова. Они занимались поисками следов лучистого ожога. Инженер-электрик Леня и геолог Галя увлечены ожоговой проблемой. Всю последнюю неделю они бродили по тайге, отыскивая и замеряя следы былых повреждений на деревьях, переживших Тунгусскую катастрофу. Оба принесли с собой целую охапку сучьев и ветвей, которые будут отправлены в Новосибирск для дальнейшего исследования.
     По словам Лени, следы ожога на деревьях, переживших катастрофу 1908 года, прослеживаются на расстоянии нескольких километров от эпицентра взрыва. Леня, как и другие исследователи этого явления—А. Г. Ильин, Г. М. Зенкин и прочие, считает, что обнаруженные повреждения камбия, относящиеся к 1908 году, обусловлены воздействием световой энергии взрыва, которая вызвала слабый лучистый ожог ветвей и сучьев у деревьев.
     Возможно, что это так. Однако следует иметь в виду, что деревья подверглись действию лучистой энергии раньше, чем на них обрушилась воздушная волна, сорвавшая и обломавшая значительную часть ветвей и сучьев. Если ветви и подверглись действию лучистого ожога, то все равно они оказались сорванными последующей воздушной волной. От них остались только сломанные «пеньки».
     При этом надо учитывать, что катастрофа произошла в районе с резко континентальным климатом, где зимние морозы достигают 50—55 градусов. Надо думать, что обломанные сучья и ветки ослабленных деревьев, с трудом переживших катастрофу 1908 года, подвергаясь длительному воздействию низких температур, действительно получили «ожог», но несколько иного порядка, и повреждения, принимаемые за следы лучистого ожога, на самом деле следы действия низких температур на оголенные воздушной волной нежные ткани переживших катастрофу деревьев.
     30 сентября часов в двенадцать послышался рокот мотора. Однако вместо ожидаемого вертолета над заимкой сделал несколько кругов самолет. Вниз полетел «вымпел» — бутылка с бечевкой, к которой был привязан кусок белой материи. В бутылке оказалась записка, адресованная Грише. В ней сообщалось, что для приема вертолета, который привезет лопасти, требуется площадка размером десять на десять с настилом, толщина бревен в котором должна быть не менее 15 сантиметров. Если сооруженная нами площадка соответствует этим условиям, то Грише предлагается поднять обе руки, в противном случае помахать одной. Сооруженная нами площадка была несколько меньше при требуемой толщине бревен, однако все мы, включая Гришу, подняли обе руки.
     Наступило 1 октября. Вечером Золотов пригласил нас на прощальный ужин. Только что мы уселись за стол, как случайно вышедший Егор с истошным криком: «Горим!» вбежал обратно. Мы выскочили наружу. Из-под стрехи куликовской избы выбивался красно-желтый язычок пламени. В тишине слышалось зловещее потрескивание. Вода была рядом в ведрах. Взбежав по лестнице на чердак, мы увидели, что деревянная крыша около железной разделки пылает, но пока еще довольно ленивым пламенем. Несколько кружек воды сбили пламя.
     Оказалось, что набившаяся под разделку хвоя воспламенилась от трубы и зажгла крышу. Хорошо, что пожар был вовремя замечен, иначе куликовская изба сгорела бы вторично и теперь уже бесповоротно, а с нею вместе, вероятно, погибла бы и часть нашего имущества, огромной грудой сложенная в другой половине избы.
     Пока мы тушили пожар, начался снегопад. В холодной тишине позднего вечера густые хлопья снега, беззвучно падая на подмерзшую землю, быстро одели ее толстым покрывалом.
     На другой день, распростившись с нами, золотовцы медленно побрели по ровной снежной поверхности, оставляя после себя глубокую колею.
     ...Время проходило быстро и незаметно. День был заполнен до отказа разными хозяйственными делами — более детальной подборкой и упаковкой груза, переноской его к площадке, где мы устроили склад, заготовкой дров, охотой в предвечерние часы, когда становилось ясно, что вертолета ждать нечего. Так в блаженном одиночестве мы прожили несколько дней. В один из таких тихих дней над нами внезапно раздался могучий рев, и вертолет прямо-таки влип в площадку. Видно было, что им правила рука мастера.
     Вертолет забрал нас с Егором и часть нашего груза. Летчик с любопытством рассматривал многочисленные древесные спилы разных размеров, которые вперемешку с ворохом сучьев огромным штабелем лежали на земле, прикрытые какими-то мешками. Это были материалы Золотова. Их набралось не меньше двух тонн—роскошных сухих дров, которые могли вызвать зависть любого дачевладельца.
     — Вот никогда не подозревал,—произнес летчик, лукаво глядя на нас,— что Тунгусский метеорит был деревянный. Читал, правда, будто некоторые видели, как по небу пронеслось горящее «бревно», но не думал, что от него осталось такое количество «деталей». Вот что значит наука.
     Мы поднялись в воздух. Внизу расстилалась мрачная, голая, заснеженная тайга с редкими пятнами вечнозеленого хвойнолесья. Реки еще не замерзли, но их прибрежные части покрыты широкой полосой льда, а посередине зловеще чернеет вода. Отчетливо выделяются разбросанные там и здесь округлые тарелкообразные термокарстовые впадины. Очень красиво выглядит запутанная сеть извилистых меандров и стариц, покрытых прочной коркой льда.
     На следующий день я еще раз слетал из Ванавары на заимку и привез остальной груз. Кое-что пришлось оставить на заимке: вертолет и так был перегружен. Тридцать мешков сухарей, немного сушеного картофеля, полмешка пшена и килограммов тридцать муки остались там на радость бурундукам и будущим исследователям.
     17 октября все было готово к отъезду. Провожать нас пришел Золотов. Стояла ясная морозная погода. Термометр показывая минус 18 градусов. Дул порывистый северный ветер.
     — Ну вот, вы улетаете, а мне еще немало придется потрепать нервы, пока я вывезу свое имущество с заимки,— с грустью произнес Золотов.
     Последние слова прощания сказаны, рукопожатия закончены. Мы забрались в холодное, заиндевевшее чрево самолета. Взревел винт, самолет разбежался, вздымая за собой вихри снежной пыли, и, поднявшись в воздух, взял курс на Кежму. На следующий день мы уже были в Красноярске, а еще через несколько дней в Москве.

Войти в систему

В ПЛЕНУ НА ЗАИМКЕ. ВОЗВРАЩЕНИЕ