Озеро Чеко. Лаборатория КСЭ

Гипотезы, факты, – умы в западне!
И только лишь озероЧеко
Хранит в толще вод, в своем илистом дне
Загадку двадцатого века!
 Д.Ефанов

Описание маршрутов в эпицентре было бы не полным, если не рассказать о маршруте на озеро Чеко. Находится оно в северной части района катастрофы, примерно в 12 км от изб Кулика. Второе его название – Лебединое. Нетрудно догадаться, что связано оно с обитанием на озере лебедей. Почти каждый год, пара белых красавцев не спеша, рассекает синюю гладь воды, изредка издавая гортанные крики.

К озеру от Центра ведут две тропы. Одна, старая охотничья, проложена вокруг Северного торфяника по подножию горы Вюльфинг, и далее через ручей Чеко. Вторая, отходит влево от тропы идущей на гору Фаррингтон. В этом месте, как я уже писал, лежат два огромных катастрофных выворотня. На дереве слева указатель со стрелкой «Лаборатория КСЭ». Для туристов считается доброй традицией сфотографироваться на фоне упавших гигантов. Наша тропа спускается в низину, к небольшому болоту. Далее путь проходит по восточным отрогам небольших сопок, через Хойский торфяник, ручей Хой,  и выходит к лаборатории КСЭ на реке Кимчу. Общая протяженность маршрута около 7 км. Обычно, если погода способствует вам, он преодолевается за 2 часа. Переход же от Заимки Кулика до лаборатории на Кимчу в 30° жару занятие не для слабых. Причиной тому жуткий пожар лета 1994 года. Именно он превратил некогда легкую тропу среди тенистого леса в унылую дорогу по черно-рыжей пустыне с обожженными кочкам и завалами почерневших стволов. Потерялись старые ориентиры на Хойском торфянике. Исчезли переправы. При прохождении этого маршрута нужно быть предельно внимательным. Гарь начинается через час пути у подножия небольшой скальной горки. От туда путь идет в долину ручья Хой. Перейти его не просто. По тропе кое-где на деревьях можно заметить метки старых затесов и следы зимней дороги проложенной охотниками для вездехода. Переправа через ручей помечена шестами. В двухстах метрах за ручьем стоит хвойный лес, внутри которого поперек тропы проходит уже сильно заросший геофизический профиль. От него минут через 20, таежная лаборатория КСЭ.

Многие годы лаборатория являлась основной научной базой экспедиций, созданной для первичной обработки бесчисленного количества торфяных и почвенных проб. Авторами проекта, а заодно и ее основными строителями, стали два прекрасных человека - Борис Трубецкой и Степан Разин. Вспоминая Бориса Трубецкого, ветеран тунгусских экспедиций Алена Петровна Бояркина пишет: «…Но настоящим его кредо на Тунгуске стало создание своеобразного причала для всех, работающих в тайге. И вместе со Степаном Разиным он начал его осуществлять. Лабораторный стационар на Кимчу. Построена добротная изба, в которой предусмотрено все для уюта и работы. Но этого мало. Борис строит веранду с видом на озеро, со скамейками, на которых так приятно посидеть после трудового дня или долгого маршрута. Он целую зиму готовился к этому строительству. Еще в Омске тщательно все продумал, приготовил инструмент. Для будущей крыши он даже умудрился заготовить и доставить в тайгу алюминиевые листы. После избы строятся баня, лабаз и другие необходимые атрибуты таежной жизни». От себя добавлю: когда бы я не приходил на «Лабу», там всегда кипела жизнь. Под навесом трудились геохимики, руководимые Е.М. Колесниковым; у небольшого костра ожигались пробы; где-то ревел генератор, а у бинокулярного микроскопа часами просиживал неутомимый академик Николай Владимирович Васильев, описывая ассистенту размеры и вид космических шариков добытых изо мхов. Мне тогда казалось, что так будет всегда. Но время прошло, стационар опустел, разъехались по своим домам участники романтической эпохи 70-х 80-х годов. И лишь грозный лик бога Агды вырезанный на лиственнице Сережей Овчинниковым, чем-то похожий на Васильева, охраняет ныне тихий, заброшенный домик среди дремучей тайги на берегу Кимчу.

На Лабе можно неплохо отдохнуть. Порыбачить, попарится в бане, посидеть у костра предаваясь романтическим грезам. От сюда до озера Чеко по прямой совсем рядом, всего 2 км. В прежние годы туда шла неплохая тропа. Сейчас ее найти трудно из-за лесных завалов возникших после пожара. Перебравшись на противоположный берег Кимчу, и пройдя вверх по течению метров 100, надо двигаться дальше по азимуту  315º-320º. Другой путь по реке. До озера на лодке это чуть более 7 км.

Озеро Чеко образовалось в геологическом  разломе, заполненном водами реки Кимчу. Если смотреть на озеро сверху, с высоты самолета, то, как заметил Б.И. Вронский, оно по контуру напоминает человеческую почку. Наименьшая ширина озера по азимуту 59º равна 270 метров, наибольшая длинна по азимуту 328º - около 700 метров, средний уклон дна составляет 15º, максимальный уклон у косы 30º-35º. Максимальная глубина достигает 53 метров. Учитывая близость озера к эпицентру взрыва, многие исследователи неоднократно предпринимали попытки поискать вещество Тунгусского метеорита на его дне. Видимо первыми, были участники экспедиции 1929 года неоднократно посещавшие это место. В 1961 году группой В.А.Кошелева с целью возможного обнаружения микрометеоритных частиц, проведены работы по изучению донных осадков. Водолазы погружались и брали пробы, но не каких сенсационных открытий сделано не было. В 1999 году проводится совместная итало-российская экспедиция под руководством профессора университета города Болонья, Джузеппе Лонго. 23 итальянских и 7 российских исследователей проводят отбор торфяных проб и донных отложений. В 2002 году на озере вновь обосновались итальянцы во главе с астрономом Геннадием Андреевым. Они с завидным упорством  изучали район в надежде, обнаружить хоть какие останки космического пришельца. С помощью чувствительного магнитометра исследовалось дно озера, и велся активный отбор проб. Думается, что для Романо Серра и Марио Димартино это был настоящий подвиг.

С северной стороны Чеко окружают высокие сопки. Одна из прилегающих вершин названа именем Л.А.Кулика. На берегу озера много лет стоит избушка ванаварского охотника А.М.Шкутова и его сына Константина. Приветливые люди, они помогают всем, кто попадает в эти благодатные края.

В заключении, хотелось изложить очень странную, но крайне любопытную, на мой взгляд, историю, относящуюся к утру 30 июня 1908 года происходившую на берегах озера. Прочитал я ее у писателя  Юрия Сбитнева.

«…И зверь ушел в тот день из тех мест, поднялись и улетели лебеди с озера Чеко, и рыба хлынула с верховьев... И только камень и тайга были свидетелями совершившегося.

Камни остались немы. А тайгу, словно гигантским веером, уложило на десятки километров строго по Большому кругу, дерево к дереву, корнями внутрь, верхушками наружу.

Но был и еще один свидетель — человек. Единственный во всем мире. Одинокий. Его так и звали—Умун (Умун (эвенк.) — один). Не люди оставили его, но он людей. Никто не знал, почему и как стал он одиноким. Откуда пришел. Чьего рода, семьи. Кто-то, наверное, и знал раньше, только забылось это. Скорее всего, вымерла семья, и остался один мальчишка. В тайге детей любят, никогда не бросят одних, и чужого будут любить так же, как своего. Такая Вера. Такой Закон. Каждый человек тут для другого - радость. Всем, что есть, поделятся, не дожидаясь просьб. Оттого и просьбы как таковой не было раньше. Все, что есть у меня, бери. Поэтому, и добывая зверя, охотник всегда считал, что в добыче только часть его собственная, другая часть всегда предполагалась соседям, близким, родичам. А родичами были все, кто жил рядом, кто кочевал по Большому кругу.

Но Умун ушел от людей сам. Совсем еще мальчиком ушел. Поселился он на Кимчу, к северу от Великой котловины. Жил один тем, что добывал в тайге. Оленей у него не было. И бродил он от верховьев Кимчу до озера Чеко, спускался иногда и в котловину, охотясь в лесных островах среди болот. Говорили, что был у него необыкновенно меткий очень старый лук и девять стрел, три из них на крупного зверя — на сохатого, сагжоя, да и медведя такая стрела могла уложить.

И лук и стрелы Умун взял в древнем лабазе вымершего давно рода Горогиров. Может быть, и сам происходил из этого рода. Шаманом не был, хотя кое-кто и считал его шаманом. К людям, с тех пор как ушел от них, никогда не приходил. Если люди приходили к нему, поил и кормил их, но в разговоры не вступал. Весною и осенью каждый род из кочующих вблизи лабаза Умуна приносил в определенное место соль, муку, немного огненной воды, всякие безделушки и гостинцы. Подаяния эти год от года накапливались, но люди замечали, что кое-что из них Умун все-таки брал.

К тому месяцу Телят, когда собраны были Великий суглан и Большой совет старейшин, было Умуну, вероятно, около тридцати лет, и пять из них никто его не видел. Знали, что жив, что бродит по Кимчу, живет в белых березовых лесах за озером Чеко летом и где-то среди болот в лесных островах зимою.

После Большого камлания, когда Великий шаман сказал, что надо уходить прочь от родных мест, что предки предупредили его об этом и что Новый круг кочевья должен быть далеко от нынешнего, люди вспомнили и об Умуне.

На Кимчу побежал шаман рода Почогиров, чтобы предупредить одинокого человека о грозящей опасности. Все еще лежал снег по сопкам и хребтикам, распадки наполнились водою, вспухли реки, и Великая котловина стала вовсе непроходимой. Но тот шаман все-таки нашел Умуна.  “Предки сказали, надо уходить из родных мест. Никто не должен быть тут после месяца Телят в месяце Мучун. Так сказали предки”.

“Я не слышал этого”,— сказал Умун, и посланец едва уяснил это, поскольку речь была малопонятной. Умун забыл родной язык. Тогда шаман сказал то, во что не были посвящены люди тайги и что знали только старейшины родов и те, что общались с душами предков:

“Верхние люди хотят посетить Дулю... Видеть это никто не должен”.

Умун рассмеялся ему в лицо и ушел прочь. Он не верил " в души предков. Он ни во что не верил, кроме как в тетиву древнего лука охотников ушедшего рода Горогиров и в их стрелы.

За месяцем Телят приходит месяц Мучун. Рано в тот год налились и зацвели травы, рано прилетели на озеро Чеко лебеди и по таежным озеркам и болотам заговорили журавли, тщетно разыскивая прежние свои гнезда. У журавлей короткая память, помнят они только родину, но гнезд родительских не помнят. Потому и кричат и весело ссорятся, вернувшись с утренней стороны земли, поскольку не решат, где кому жить.

Не в пример им — молчуны-лебеди. У них всегда один и тот же дом, одно на двоих озеро, и никто из их тихого рода не позволит себе посягать на чужое жилище. У лебедей и на небе есть свое пристанище, свой край, где гнездятся их души, и там тоже ни одна душа не посягает на чужое жилище.

Умун знал лебедей с озера Чеко. Он приходил туда вместе с их прилетом и жил все лето в белых березовых лесах неподалеку от их гнездовий.

В тот год они встретились, как обычно.

Лебеди долго кружили над водою, потом по самой воде, совершая круг за кругом подле своего жилища. Умун привычно следил за ними с берега. И птицы его не пугались.

Рыба в озере и реке ловилась хорошо, вкусными были корешки и луковицы тех трав и цветов, которые так сочны

в месяц Телят, да и многие съедобные стебли раньше, чем обычно, набирали соку, и Умун, радуясь, всласть поедал их.

О предупреждении предков он не думал, просто забыл об этом, как забыл все, что связывало его с людьми.

Но однажды утром Умун не обнаружил на озере лебедей. Птицы, как это бывало осенью, поднялись над тайгою, и он слышал их прощальный крик среди ночи, когда уже заснул в уютном своем летнем чуме.

Потом рекою к низовьям густо пошла рыба, и он отметил эту поразившую его странность. Пропал кормившийся рядом с его жилищем зверь, улетели глухари, и ушел живший рядом в глубокой норе старый лис. В одну из ночей Умуна разбудил шум: мимо, вопреки вечному, на север спешило стадо диких оленей, пропали рябчики, исчезли тетерева, и только комары пуще, чем когда-либо, донимали человека. Но к ним Умун давно привык, беспокоило его, что тайга день ото дня становилась все тише, все безжизненнее. Он сбегал на поречные луговины, где всегда отдыхали, валяясь в густой траве, лоси, и не обнаружил там ни одной лежки. Непримятыми, буйными, в цвету были те луговины. Ушел со своих пастбищ и медведь. Умун понял, что в тайге он остался один. Но и тогда не вспомнил о наказе людей покинуть свой край и уйти с ними к новым кочевьям.

Грохот, скатившийся с неба, застал Умуна в горах над озером Чеко. Уже неделю он не мог добыть ни рыбы, ни мяса. Река и озеро вовсе опустели, а из тайги, кажется, ушли даже мыши, бабочек и тех не было над обильно цветущими травами. Умун поднялся в горы, надеясь за ними в северных озерах, из которых не вытекали ни речки, ни ручьи, наловить рыбы.

Он уже поднялся к самой вершине, когда вдруг с ясного и солнечного неба ударил гром.

Умун глядел вокруг, стараясь определить, откуда катится страшный этот грохот, но не находил его источника. Он стоял на голом скалистом кряже, оглядывая округу на три стороны, и видел далеко. Гром нарастал, и нарастала неожиданная тяжесть во всем теле. Умуна не придавливало этой тяжестью, не гнуло к земле, но он, словно обретая неподъемную тяжесть, врастал, вдавливался в скалы. Твердь под его ногами словно бы прогибалась. Ни рукою, ни ногою двинуть он уже не мог, а тяжесть с каждой минутой нарастала, как нарастал и этот гром среди ясного неба.

С трудом поднял Умун лицо и вдруг увидел над собою громадный шар-солнце. Оно надвигалось на него, издавая уже не гром, но пронзительный вой, и этому вою вторили трубы всех четырех ветров.

Из глаз катились слезы, ссыхалось, пылало лицо, грудь разрывал скопившийся в ней воздух, но Умун ничего не мог поделать с собой, он не мог даже закрыть глаз, прикрыть хотя бы руками лицо и только медленно, как ему показалось, опускался спиною на камни.

Свет странного солнца не ослепил его, он по-прежнему видел громадный огненный шар, висевший теперь над самым его лицом, и огненные струи, исходившие из него, и упиравшиеся в болота Великой котловины три белых, тоже огненных, луча. Там, далеко внизу, на юго-западе от него, от болот вставали громадные вихревые облака, и это он видел...

Умун пробовал кричать, чтобы извергнуть из себя ужас увиденного, что душил его, наполняя той самой тяжестью, но рот его не издавал ни звука. Он задыхался, но все еще видел, воспринимал неузнаваемо изменившийся мир вокруг себя, застывшее, как и он сам, время.

И вдруг он увидел железных птиц, вылетавших из страшного этого солнца и мчащихся к земле.

Дальнейшее отпечаталось в его сознании, как-то, что птицы эти клевали вокруг землю, совсем как это делает береговушка: стремительно срывается с гнезда, хватает что-то клювом, почти ударившись о землю, и снова взмывает к своей норке в береговом утесе.

Птицы эти были малыми, большими и огромными, но одинаково мчались к земле, взмывали снова ввысь и пропадали в огненном шаре. Он все еще видел и понимал, когда стая их, каждая не больше таежной гаечки, клевала его лицо... А потом страшный гром потряс все вокруг, затряслась земля, тело стало легким, и его понесло куда-то, как еловое семечко... Больше он ничего не видел. Никогда...»

Является ли эта история правдой, или вымыслом, мне так и не удалось выяснить.