При очередной встрече с К.П. Флоренским, которому Академией наук и КМЕТом было поручено организовать Тунгусскую экспедицию 1961 г., договорились, что работать будем по единой программе, решая его и наши задачи. Тем более, что в наших планах на 1961 г. было всего 4 пункта, из которых два первых частично совпадали с намерениями К.П.
-
Площадная съемка вывала по сетке, позволяющая выяснить механические последствия взрыва. (В основном выполнено.)
-
Изучение следов пожара 1908 г., включая работу по пожарным подсушинам на верхушках деревьев, по структуре которых, возможно, удастся определить причину возгорания, интенсивность горения и закономерности распространения огня. (Начато выполнение.)
-
Металлометрия по сетке, с целью выяснения элементарного состава вещества ТКТ. (Выполнено в 1966 г.)
-
Гидрохимия (по Удодову), с помощью которой намеревались определить наличие растворенных веществ, включая металлы, в бессточных водоемах центральной зоны. (Не выполнено до сих пор.)
На первых порах К.П. спокойно включал наши пункты работы в общий план, но ближе к лету его настрой несколько изменился, и в ответ на информацию о деталях наших работ мы получаем письмо, где сказано примерно следующее. «...специалистами экспедиция полностью укомплектована, и нам нужны только рабочие, причем дисциплинированные». В ответ пришлось написать достаточно резкое письмо с разъяснением, что по опыту нашей работы в районе катастрофы специалистам метеоритчикам там вообще делать нечего, так как это не классический метеорит. А для широких поисковых исследований наши специалисты: физики, химики, геологи, математики, биологи – подходят не хуже ими приглашаемых. Письмо заканчивалось примерно так: «Если Вы не согласны включить в план работ все наши пункты (при условии полного выполнения всех Ваших), мы вынуждены будем организовать свою независимую экспедицию».
На очередной пятнице этот вопрос бурно обсуждался. Не все были согласны с резко альтернативной и ультимативной постановкой вопроса, но все же прошел этот вариант. Он и был направлен в Москву. А нам в лихорадочном темпе пришлось изыскивать деньги. Спонсором оказался профессор Радугин из Томского политехнического института. Он получил Государственную премию и давал ее в долг, без всяких процентов, на дела, того заслуживающие. И вот, получив 16 тысяч сроком на год и сформировав отряд в составе 16 человек, направляется наша передовая ударная группа – Плеханов, Васильев, Краснов, Верба – в путь.
Предварительно мы узнали от Б.И. Вронского, что наше письмо сильно озадачило К.П., но никаких действий по набору рабочих в Москве он не предпринимал. Выезжают они тогда-то и в Тайге будут 10 июня. Мы сообщили, что постараемся выехать в то же время. С полным снаряжением прибываем в Тайгу. Берем билеты в тот же поезд и тот же купированный вагон. (Всегда ездили или в общем, или в плацкартном). Поезд подошел. Команда москвичей выходит из вагона. Сухо здороваемся и со своими огромными рюкзаками садимся в соседнее купе. Поезд трогается.
Заходит Борис Иванович Вронский. С ним у нас отношения нормализовались полностью, и мы общаемся без задних мыслей. Мягко говорит о резкости нашего письма Флоренскому, что нехорошо, мол, это. Показываю ему письмо от К.П. Видит, что не мы инициаторы резких выражений. Уходит, о чем-то говорит со своими. Снова приходит. Предлагает встретиться с Флоренским и обговорить все напрямую. Соглашаюсь. Встречаемся наедине в отдельном купе. Вначале разговор сдержанный, затем К.П. говорит, что мы не так его поняли, он непротив сохранить все пункты нашей программы, если его основная – по шарикам – будет нормально выполняться. Я с этим соглашаюсь, но предлагаю, чтоб не получались дальше разночтения в наших договоренностях, оформить все письменно в двух экземплярах. Так и сделали.
Было сказано, что в совместной экспедиции полностью обеспечиваются работы по шарикам, другим направлениям программы Флоренского, совместные работы по вывалу и пожару, а также наши работы по металлометрии и гидрохимии. Бумаги написаны, подписаны, в карманы уложены, можно переходить и к неофициальной части.
Тут же в купе набивается 13 человек: Флоренский, его сын, Елисеев, Вронский, Зоткин, Козлов, Малинкин, Горбунова, Заславская и наших четверо. Открываем бутылку, разливаем по кружкам, тост: «За его, любимого». Идет обоюдно сдержанная и вполне дружественная беседа. Уже нет деления на «ваших» и «наших», есть один общий коллектив. Тут же договариваемся, что в Красноярске будем всего день-два и летим дальше. Готовим телеграмму в Томск, что работа идет по первоначальному варианту, можно выезжать полному составу.
Красноярск особенно в памяти не остался, так же как Кежма и Ванавара. Везде дела стандартные. Ночлег, обед, билеты. Ну и соответственно, перетаскивание различных грузов. Особенно в Ванаваре. Договорились, что часть грузов и людей забросим на лодках по Чамбе к устью Элюмы, где расстояние до заимки Кулика минимальное. А основной запас продовольствия, по прошлогоднему опыту, будем готовить на сброс. Так и сделали.
Затем от Элюмы наша команда двинулась с работой в сторону Центра, а остальные, дождавшись вертолета, за несколько рейсов оказались на Заимке. Из этого маршрута запомнились три момента. Во-первых, в середине июня там еще много снега, и по утрам мы начинали движение в телогрейках. Во-вторых, отмечался своеобразный режим погоды. Утром ясное небо. Ни одного облачка. Собрались, идем. 10, 12, 14 часов – все так же. Но ровно в 15 часов небо заволакивало тучами и начинался дождь, продолжавшийся до полуночи. На ночлег становились мокрые. Утром снова ясное небо и ни облачка. Тратим пару часов на просушку, идем дальше, а в 15 – снова дождь. И так в течение дней трех-четырех. И еще одно наблюдение из этого маршрута. В 20 км на юго-восток от Центра обнаружили большой участок территории, где был приличный пожар, датируемый 1938 годом. До того мы, ориентируясь на рассказы местных жителей, считали, что послекатастрофных пожаров в районе вывала не было.
Пристань, Заимка, сброс продуктов. Наши ребята подходят группами. Начинается будничная экспедиционная жизнь. Комплектуются группы, получают задание – и в путь на одну-две недели. Первый этап работы – обеспечить обогатительную установку на Хушме достаточным количеством проб. Все в разгоне, сам отправляюсь на экскурсии с Н.П. Курбатским по делам пожарным. Выходы ближние, километров за десять. Цель – определить наличие и причины пожара 1908 г. в центральном районе.
Его мнение, на первых порах, весьма скептическое. Пожар как пожар. Ничего необычного нет. Пытаюсь рассказать и нарисовать ему картину в целом. Рассказываю про вывал, показания очевидцев. Удивляется. Оказывается, никто ему толком не рассказал, что тут было и что это за район. По-прежнему утверждает, что вывал – ветровал после пожара, а радиальность вывала – следы разнонаправленных ветровалов и т.д. Но после одного-двух выходов стал рассуждать более осторожно.
Затем для нанесения границ пожара на карту слетали мы с ним на вертолете. Кое-что показалось ему весьма странным. Обычно распространяющийся пожар идет языками, и на картах отмечается зигзагообразной линией. Но здесь наблюдаются не столько языки, сколько плавные дуги. Как будто кто-то спрямил их.
Снова Заимка, дела текущие. Появилась необходимость слетать в Ванавару для решения некоторых оргвопросов. А в Ванаваре уже очередная группа подъехала и передала записку от ребят из Красноярска с просьбой выслать деньги на спецрейс, так как на ближайшие две недели все билеты распроданы. Прикидываю стоимость, вроде бы укладываемся. Иду на почту. Надо перевести 900 рублей, а у меня с собой только 400. Прошу начальника почты совершить «безденежный перевод», все равно ведь деньги остаются тут, а пересылается только информация о переводе. Через пару дней должен появиться завхоз с деньгами, он и отдаст недостающую сумму.
Поскольку с начальником почты мы были знакомы по прошлогодним контактам, он согласился. Деньги послали. Но из-за аварии с вертолетом Елисеев не смог прилететь в намеченный срок. А тут, как на грех, прибыла краевая комиссия по финансам, и бедному начальнику почты пришлось срочно изыскивать по знакомым недостающую сумму. В конце экспедиции он высказал в мой адрес пару вежливых слов, но после рюмки чая смягчился, и расстались мы друзьями.
Отправив перевод, встречаюсь с приехавшими ребятами. Они готовятся к выходу на тропу. Всего их человек 15 во главе с Виктором Журавлевым. Томичи, красноярцы, новосибирцы, москвичи-физтехи. Группа сборная, разноуровневая по походному опыту. А тут еще Виктор говорит, что подзабыл тропу и предлагает мне отправиться с ними. Соглашаюсь. На вертолет сажаем одну из наиболее слабых девчат, часть груза, а остальные готовятся в путь. В те времена для меня этот внеплановый 90-километровый марш по тропе был вполне обычным и не в тягость.
Предлагаю двигаться в ночь. Не так жарко, и гнуса меньше. Поужинали в столовой и в путь. Часа в 4 были на Чамбе. Там дневка, а вечером дальше. Вначале километров 7 по травянистому берегу реки до переката. Там переправа. И снова тропа. Позднее Витя Черников об этом отрезке пути (и не только об этом!) так вспоминал в своей песне «Эвенкия»:
Снова не спится ночами,
Снова я будто в бреду,
Будто опять я вдоль Чамбы
Лугом цветущим бреду.
Буйство зеленой стихии
В блеске июльского дня.
Это зовет Эвенкия
В дальние дали меня!Где ж ты, мой друг и ровесник?
Помнишь, когда-то с тобой
Как за прекрасною песней,
Шли мы таежной тропой?
Помнишь, костры над рекою,
Звезды в ночной тишине,
Было ль такое со мною,
Иль это кажется мне?Юности неповторимой
Вспомним былые деньки,
Снова на скалах Чургима
Сбросим свои рюкзаки.
Возле знакомой реки я
Жаркий огонь разведу,
Здравствуй, моя Эвенкия,
Снова к тебе я иду.
А чамбинский порог, где тропа переходит через реку, хорошо включила в свою задумчивую лирику Алена Бийчанинова.
Непонятно, откуда,
Неизвестно, зачем
Вспоминаю, как чудо,
Голубой этот плен.
Лес задумчивый, чахлый,
Зыбь зеленых болот.
Перекаты на Чамбе,
Лебединый полет.Берег речки безвестной,
Россыпь серых камней
Вспоминаю, как песню,
Возвращенную мне.
Может, все это снится
В предрассветный туман,
И Синильга-синица
Просто сказка, обман...Непонятно, откуда,
Неизвестно, зачем
Вспоминаю, как чудо,
Голубой этот плен.
Может быть, не случайно
В серой россыпи дней
Перекаты на Чамбе
Стали песней моей.
Это поэзия, а у нас - проза. Прошли «берегом Чамбы», перешли реку по перекатам – и опять тропа. К 7 утра были на Пристани, затратив 33 часа на всю дорогу.