Никогда не видел НВ с оружием в руках. В 1964‑м году шли мы с ним с Хушмы на Заимку Кулика и на Чургиме увидели свежие следы медведицы с медвежонком. За полчаса до этого я шёл на Хушму и следов не было.
- Николай, мы едва разминулись с медведицей…
- Это она с нами разминулась.
- А если бы она с нами не разминулась?
- Предъявили бы документы…
Философское спокойствие, с которым это было сказано, не соответствовало ни уровню медвежьей грамотности, ни важности наших «документов». За голенищем НВ был заурядный кухонный нож для резки торфа. И это всё…
Оружие в КСЭ – особая тема. Уже в 60‑х господствовала жёсткая экологическая этика. Бить дичь до августа категорически запрещалось. На всю экспедицию в несколько десятков человек было не более десятка стволов. Два из них были мои. Безопасность эти несколько дробовиков явно не обеспечивали, особенно при неожиданных встречах с «хозяином». В таких случаях спасала выдержка и шумовые эффекты. Женщины так сильно гремели посудой, что барабанные перепонки зверя не выдерживали шума, а эмалированные чашки сплющивались в лепёшку (это реальный случай с Лилей Кирпотиной). Оружие было дополнительной тяжестью, опасностью и соблазном. Тяжесть – плата за романтический образ:
На плечи плотно лег рюкзак,
Рука сжимает карабин…
Опасность несчастного случая – вещь этически нейтральная. Сам не раз был на мушке у азартного или неопытного охотника. Кто-то попадал и в створ моего ружья, но выстрел не состоялся. Все живы, слава богу… А вот соблазн заслуживает отдельного разговора.
Нехватка мяса – одно из основных испытаний в трудной экспедиционной жизни. Поэтому, когда из под ног вылетает большая копылуха, а тем более глухарь, голодный романтик превращается в робота-убийцу. Оружие автоматически взлетает к плечу и хищно следует за целью, курки взводятся, гремит выстрел, смерть съедобного существа неотвратима… Только случайность – осечка или голова напарника в створе выстрела – спасает жертву. Хорошо, что в августе птенцы боровой дичи уже на крыле и выживут без мамы. Но вспомните ли вы дату на голодный желудок? Хуже с утятами. Они и в августе мелковаты, а на воде кажутся утками. С содроганием и стыдом вспоминаю случаи, когда приходилось брать такую добычу (не выбрасывать же…), и гримасы отвращения на лицах товарищей, вынужденных ощипывать, варить и поедать «это». Вот какой конфликт был у меня с НВ на эту тему.
Рано утром в конце июля месяца 1979‑го года Заимка проснулась от женских криков где‑то на западном разрезе. «Похоже медведь кого‑то гоняет…» – проронил НВ. Мы с Сашей Горбатенко взяли ружья и помчались к месту событий. Километра через 4 выяснилось, что это кричит хищная птица. Успокоились. Пошли не спеша. И вдруг из-под ног взлетела копылуха. Далее всё было как выше описано… Добыча была знатная, птенцов не было. С гордостью кладу её на стол перед НВ, а он и говорит с горечью.
- Что ты делаешь, Воробьёв!? Ведь у неё птенцы погибнут…
Я взорвался.
- Были бы птенцы, я бы весь выводок принёс! Ты нам выдал по одной банке тушёнки на семь человекодней! У нас белковое голодание! Вот до чего вы, коммунисты, страну довели! Птичек жалко – обеспечь тушёнку!…
Меня несло… НВ подавленно молчал… Горько и смешно вспоминать, но из песни слова не выкинешь… Виктор Черников описал эту сцену в «Танках из Исикава Токубоку»:
Друг мой
Кормил меня глухарём,
А я не смолчал,
Пожалел убиенную птичку…
Несчастный мой нрав!
В своё оправдание могу сказать, что однажды я не смог убить копылуху, которая, кудахтая совсем как домашняя курица, пасла больших цыплят около моей палатки. Рука не поднялась. Ольга Юрьева, накладывая мне постную кашку, заметила:
- Хороший ты, оказывается, человек, несмотря на «белковое голодание»!
Боюсь, что это был утончённый сарказм!